Как бы про работу в студенческой газете

Просили написать чего-нить о работе и учебе. Времени нет как раз из-за работы и учебы. Нашел старенькое в черновиках, добавил кой-чего из блокнота и запускаю по кат довольно длинную, скучную и претенциозную телегу. Не мой жанр. Не мой стиль. Но нада.

Понедельник – это тяжело. Независимо от того по какую сторону от океана он случился. Два часа писать эссе «Коренное население Северной Америки и алкоголь». Про индейцев – легко. Про алкоголь – также легко. В то время как вместе – никак. Или писать о смене оценок и отношений индивида в рамках концепции общественного мнения. Не так чтобы легко, но возможно.

Профессор же требует, чтоб я учел влияние давления группы, что усложняет на порядок. Или бумага о переменах в стандартной гендерной роли, вызванной взаимопроникновением рекламы и поп-культуры. Это просто отстрел башки. Обеденный перерыв. Паковать распечатанные вчера вечером резюме и примеры работ для рассылки по редакциям страны. И их посыл. Стоит это мне почти десять баксов между прочим.

Потом два часа слушать о типах распределения благ и товара между индивидами в зависимости от социо-экономической формации. И пусть даже по этому поводу написан реферат в предыдущем Универе, тут нужно как минимум запоминать незнакомые определения знакомых терминов и делать вид, что записываешь.

Делать вид легко и просто. Только вот результат прежний. Нужен же иной. Скажем, окружной судья и его жена курят. Если дымит пара, то бросить невозможно. В дешевой пластмассовой пепельнице на веранде шикарного дома на берегу озера Тэбл Рок свежие окурки. Район этот своей фешенебельностью уступает Флориде и Калифорнии, но ненамного. Хорошо затушенные, но недавние. И очень дешевые.

Приезжает к ним отец на День Благодарения. «Как Брайан, как Эшли?» «С бойфрендом? Бойфренд прежний?» Пауза, которую сделал судья и одновременно отец Эшли, достойна МХАТа. «Кажется да».

Прозвучало неуверенно. В то же время уже при своем отце – том самом, что навестить и строгих религиозных правил - дымить никто не решился. Даже хозяин дома. Только вот результат тот же. И судья строгих правил, и стервозная жена - курят. И курить будут.

И даже после того, как все закончится, нужно бежать. Бежать к ленд-лорду – сегодня первый и последний день, когда можно продлить договор аренды. Так придумал хозяин. И пусть квартирка не ахти какая, но она в двух шагах от кампуса. Хищники своего не упускают.

Рука старика Мазая, которая так органично смотрелась бы на резном ложе карабина, все еще крепка. Да, она уже покрыта старческой пигментацией и немного дрожит, когда подписывает чек. Однако сегодня она крепко сжимает руль белого Мерседеса. Единственного в городе. Завтра эта же рука поднимет цену за стирку еще на 25 центов. Потом настанет черед телефонной трубки. И нагоняй получит ни в чем не виновный рабочий, который второй месяц – экий негодяй! - не чинит кран.

Он впервые услышит об этой проблеме, но тон хозяина будет безаппеляционным. Капля за каплей этот кран убивает терпение жильца. Пытка начинается каждый вечер сразу же после того, как гаснет свет. И заканчивается, как только закрываются глаза. Пока свет горит, мало кто обращает внимание на посторонние звуки и шорохи. Но стоит щелкнуть выключателем, как рутинные колебания не только становятся заметны, но и приобретают неожиданный, ранее скрытый смысл.

Они даже преисполнены недоступного сумеречному сознанию значения. Выработать способность не обращать внимания на такие мелочи, как мерный всплеск воды в ванной достаточно сложно. Даже после десяти лет брака. Кран починить легче, но дороже. Иногда становится страшно, что эта пытка когда-то прекратится.

В редакции людно – сегодня еще и планерка. Женская часть значительно больше полвины. Если же брать по живому весу, так мужиков можно вовсе не учитывать. Но на всех только две пары относительно худых ног. Одна пара сочетается с жутким лицом. Второй в нагрузку дали впалую грудью.

Есть одно симпатичное лицо. Естественно, с ужасным телом. Одна милая улыбка. И никакого мозга. Два острых ума, но один совмещен с еще более жутким, чем у относительно худых ног лицом. Второй принадлежит мужчине, поэтому не рассматривается – они дефицит и вне конкуренции. Острый язык. Ну, это у всех.

Планерка эта для меня давно уж как превратилась в такую же пытку, что и водопроводный кран для одного из героев. Самое удивительное в том, что и то и другое случилось в прошлом семестре. Каждый понедельник с четырех вечера и до пяти я испытываю физические страдания. Редакция этой газеты почти полностью состоит из самых страшных женщин, которых мне доводилось видеть. Даже в Америке. Что никак не влияет на их склочность. Обычно это хоть как-то взаимокомпенсируется.

Коллеги мои, если можно так выразиться, не обстреляны, но активны. В основном женщины, что огорчает. Возвращаясь к пыткам. Они действительно самые страшные из виденных мною в Штатах, что радует. Из таких обычно и получаются со временем крепкие профессионалы: злые, острые на язык, стервозные и амбициозные. Если вдруг замуж не выйдут и не станут писать "про инфернальные душевные переживания автора моноспектакля".

Мужиков теперь пятеро: престарелый редактор Жерар, носатый стафф-райтер Грег (отличный, кстати, журик - очень писучий и пронырливый), юный спортивный репортер (его видел только на маг-шоте), я (следующий по опыту после редактора, но почти немой по газетным меркам) и ущербный доходяга-фотограф (однако глаз у него очень даже неплохой). По совокупности признаков, как раз на двух с половиной полноценных журналистов-мужчин и насобираем.

В Украине в моду вошло ужасное по звучанию слово ньюсрум, но мало кто понимает, что на самом деле подразумевается под этим термином. Так вот, это слово тут тоже в ходу, но ньюсрума в его классическом смысле в редакции студенческой газеты все равно нету. Да и не нужен он – только бы место занимал :) Некое подобие ньюсрума, псевдомультимедийное и квазисовременное, конечно же, присутствует в Универе, но этажом ниже - там, где телевизионщики. Меня подобное разделение восхищает: ведь ничего не мешает объединить обе структуры в одну.

Сегодня к нам пришли еще две новеньких и один новенький. Концентрация жутких особей достигла критической. При этом на кампусе как-то полегче с этим вопросом. По крайней мере, они разбавлены. В отношении мужчин. Количественные показатели изменились, а вот качественные - нет. Теперь здесь шесть мужчин обыкновенных, но все те же два с половиной журналиста. При этом полтора из них - фотографы.

Резкое падение концентрации связано с моим переходом ассистентом business editor'a. Хоть и продержался я на этом месте недолго – устал работать забесплатно да и выполнил положенные программой часы общественно-полезного труда или community service.

Нужно было за семестр отработать не меньше 40 часов по специальности, связанной с мэйджором (это у них так специализация называется). Ну, я и прибился поближе кассе. Хоть и работал забесплатно, как ни протестовало все мое существо. Ранее я отвечал за интернациональный сектор.

Выдали ручку, блокнот и книжку, где всякие местные аббревиатуры, особые законы и неправильные правила. Этим дело и закончилось. Писать бесплатно я могу, только если это для души. Писать для души о том, как китайцы выбрали нового президента Си-Си-Си или Китайского Культурного клуба, мне не позволяет воспитание.

Недостаток мужского начала ощущается со страшной силой. Скажем, осенью писали про повесившегося студента. Так девки постеснялись имя спросить, упомянули только ник-нейм. Поехать по месту то ли времени не хватило, то ли страшно было. Шеф полиции, тем не менее, извинился, что сразу не сказал :)

Могу себе представить донецкого полкана, который звонит или шефу, или Натахе Васютин, что у нас криминал вела, и говорит: "Глубокий пардон, извините что прерываю, но тут ваша девочка звонила, кхм, спрашивала имя самоубийцы... так доктор, извините покорно, ей не сказал, а меня, бег ё пардон, рядом не было". Но тут, кстати, случай действительно нетипичный.

По агентурным данным, местный шеф полиции - экс-редактор "Питтсбург Морнинг Сан". Откуда он ушел из-за низкой зарплаты в свое время. Не знаю, в курсе ли наши ребятки, но Жерар знать должОн.

Ребекка, которая допустила это безобразие, тоже долго извинялась на планерке. Как и Виктория, которая умудрилась дотерпеть с каким-то текстом до дед-лайна и посреди ночи звонить помощнику президента-ректора. Ну, а он, понятно, не замедлил поставить об этом в известность и редактора. Используя крепкие выражения.

Вспоминая о звонке, и без того морщинистый Жерар, покрылся складками а-ля шарпей. Все-таки зарплату он получает из его кармана. И деньги, пусть частично и отбиваются рекламой, но немалая их толика поступает из фондов студенческой активности – каждому студенту бесплатная газета стоит ровно 5 баксов и 50 центов вы полугодие.

Идей, что требует опыта и ума, мало, но энтузиазма, что требует только желания, море. Рассказал о том, что у нашего корейца Стенли украли машину в соседнем городке по кличке Жоплин (со всеми документами), так чуть ли не драка была кому писать :) С одной стороны, это всегда читаемо, а с другой - все они получают за свою работу деньги, что не часто бывает в университетских изданиях.

Предложил сделать текст, предваряющий Хэллоуин. Типа откуда корни растут у праздника, что за пати устраивают сегодня вечером американцы для международников, почему ее называют репетицией Хэллоуина и т.п. И тоже восприняли с энтузиазмом! Как оказалось они и сами не сильно-то в курсе по поводу первооснов Хэллоуина, кельтского Нового года и праздника Самхайн в одном лице.

Только название мало кому понравилось. И тут я ничего поделать не могу: слова, чтобы выразить свои мысли, я по-прежнему выбираю препаршиво. Особенно в устной речи :(

Впервые вижу Челси в джинсах в обтяжку. В сотый раз наблюдаю жирные складки свисающие со стула главного редактора. Их даже не могут скрыть все более широкие спортивные штаны из засаленной плащевки.

Сонное и ленивое течение совещания время от времени прерывается пикировкой Грега и Ребекки. Они любовники. Остры на язык, умны и деловиты. Даже внешне чем-то похожи. Не повезло Ребекке с внешностью. Зато Грегу Гризолано в самый раз: и клюв, и скулы. Их отношения в той фазе, когда афишировать что-либо уже нет смысла, но нужно развитие. Иначе скучно. Поэтому важно не что, а как и почему. Точь в точь, как в газете.

Как освещать декорацию новогодней елки иностранным студентами – главная проблема текущего момента. Десять минут нет консесуса: ставить ли фото с китайцами и елочными игрушками на первую или нет. При этом до сих пор не ясно будет ли этот интернациональный шабаш вообще: принес эту новость на хвосте я, но Джеффа уже не было в конторе, когда решение по поводу публикации было принято и уточнить факты не у кого. Но молодые и уверенные об этом не думают. Зато думает разноглазый фотограф. Он работает второй год.

- Слушай, как тебя зовут? – спрашивает он. Узко посаженные глаза идеально гармонируют с приплюснутым с боков черепом в результате чего свод кажется чрезмерно выпуклым. – Когда будет эта вечеринка и будет ли? Сколько людей планируется? Во сколько? Мне брать свет с собой?

Эх, если бы проблемы света и тьмы всегда решались вот так же просто. По плану.

- Не мешай. Я почту проверю. Может там чего есть.

На самом деле проверяю ящик не для этого: дома нет интернета и я не могу ничего писать вторые сутки. Ну, разве что копи-пасты или слать sms из Центра. Или пользовать виртуальную клаву. Мучительно неудобно. Уж лучше пытка краном. Или планеркой. Или писать эссе под копирку. По сходной цене для испаноязычных историков

Писем нет и не предвидится. Разве назовешь письмом невнятные две строчки, где вопросительных знаков больше, чем точек? Сюда лучше не заглядывать, чтоб не расстраиваться.

- Как тебя зовут? – не унимается фотограф.
- Саша. – тихо шепчу ему в ухо, чтоб не мешать обсуждению.

- Я буду звать тебя Джоном. Имя Саша я не запомню. – говорит, несомненно издеваясь, фотомастер. – Если и запомню, то не произнесу.

- Ты сказку про Петю и Волка читал? Ты читать умеешь? Или тебе ее читали? Там собаку звали Саша, так что не надо мне рассказывать. – удивляюсь я. Обычно я шучу над людьми, а тут меня поддели с одного раза. Не ожидал. Застали врасплох. Наклоняюсь, роюсь в газетах. Осознаю, что он не только вспомнил мое имя, но и произнес его. Убиваю еще пару зайцев: выигрываю время, так как знаю, что достойно ответить сразу я не смогу, и узнаю его настоящее имя. Первое я успел позабыть, а последнего и не знал. Реймонд Хиллегаз Четвертый. Богатый сукин сын!

- Джон, меня Дейл зовут. – протягивает руку Реймонд. – Дейл Макгрубер.

- Хорошо не Шикльгрубер. – шучу я. – Это шотландская фамилия?

- Я не очень хорошо знаю историю своей семьи. – отмазывается Четвертый. Шутку он понял, но вида, что пропустил, не показал..

«Шотландец, который не знает истории своей семьи». – уже вертелась в голове, готовая сорваться на язык фраза, как вмешивается Жерар. Он даже внешне похож на своего тезку - одного общажного персонажа, который взял себе эту кличку в честь одного из рыцарей Амбера. Был одним из первых толкинистов Донецка. Почему был? Скорее всего и остался им. Мы звали его Гладиатором.

В полумраке корридоров второго общежития он узнавал встречных касаясь-поглаживая их руками. Как канальный сомик усиками. Девушки его недолюбливали. Парни предпочитали здороваться первыми. С небольшого расстояния. У двух Жераров даже очки одинаковы. Они вышли из моды двадцать и тридцать пять лет назад соответственно. Только нынешний Жерар в три раза старше предыдущего. Он родился в Тунисе. Первый язык французский. И когда его ливийский папа сбежал от преследования Джамахирии, его первенец знал по-английски только два слова: «пикник» и «да».

- Берем по куску бумаги и по ручке. Это недолго. Практическое упражнение по развитию скорости и образности мысли. Быстро все написали десять существительных в столбик. Каких угодно. Дизайнеры могут просто думать.

- Если смогут. – острит Ребекка.
- Ребекка, ты же не знаешь ни одного кухонного слова! – парирует Грег.

Ну просто Джей и Болтливый Боб!

- Бекки, бейби, ты написала? Грег, не отвлекайся. Остальные? Теперь рядом в столбик десять глаголов, связанных... Скажем, связанных с приготовлением пищи.

Реймонд тоже что-то крупно написал на бумажке и показал Грегу. Грег толкнул меня в бок, но я не разглядел. Забыл очки в Центре. Кивнул для вида головой. И снова углубился в глаголы.

- Не обращай на него внимания. Он немного не в себе. – крутит пальцем у виска Грег. – Точнее, себе на уме. Еще точнее - весь в себе. Как-то так.

- Читаем по очереди. – возвращает нас за стол Жерар.

С трудом понимаю аллегории, иносказания и идиомы, которые витают в воздухе. Судя по реакции, это смешно. В то же время я не могу понять смысла сказанного на чужом языке. Словленного краем уха. Во время концентрации на другой задаче. Когда даже язык высунул.

- Задание Жерара испекло мой мозг. Глагол «печь», существительное «мозг». Я очистил идею от мусора. Глагол «чистить». Существительное «идея». – вступаю я, дождавшись своей очереди. Повисает тишина. Потом становится слышно, как смеется за колонной фотограф. Грег стучит меня по спине. На другой руке поднимает вверх вытянутый большой палец, чтоб мог видеть не только я, но остальные. Хорошо, что палец не средний. Хотя даже представить такое в этих стенах сложно.

- Ну, чувствуется, кхм, стиль. У тебя наверное были хорошие заголовки на русском. По-английски будут лучше. – шуткой гасит веселье Жерар. – У меня был неописуемые случай, когда один студент написал....

Тут инструктор выдает какую-то замудренную фразу, которую я своим умишком и с моим знанием языка оценить и понять не в состоянии. Ужасно обидно. Так как вокруг все смеются. Я тоже смеялся, когда мне рассказали историю, как некий знакомый, что ездит по Донецку в дорогой иномарке и носит белую рубашку с неярким галстуком, не мог сразу найти в Крыму нужной ему особой травы. Уже смешно. И когда он ее все-таки нашел – совершенно открыто в лавочке татарского торговца зеленью - то решил купить сразу всего. Чтоб два раза не вставать и жену не беспокоить.

Удивленный торговец спросил, что же юноша собирается жарить? И благообразный ботаник выдал ответ, достойный анналов: «Мозг». С очень серьезной миной.

Мои заголовки на русском действительно не все и не всегда воспринимали однозначно. Это если над ними думать. Скажем, «Без голов», применительно к серому матчу, что закончился в ничью 0:0. Или «Шевченко стал Shevchenko», когда писалось про трансфер Шевы в «Милан». Или «Скромное обаяние пролетариата». Это вообще из прошлой жизни. Или «Страх и унижение Большого Лентяя». Это уже из свежачков. Удивительна человеческая память. Далеко не из разряда лучших и один из самых пошлых загов помнят даже коллеги. Прошло достаточно лет, а они все не упускают случая сострить. Это я про «Арбитр помог Динамо увезти из Донецка очко».

- Ты меня извини, я тебя видела, но не поздоровалась. Я не успела... – выводит из ступора дизайнер Энджи. – Тебе понравилось? Ты хорошо провел время? С друзьями? Говорят вы опять подрались?

Куча вопросов и ни одного по существу. Ответить по порядку? Хотя дизайнер, как это принято у аборигенов, прямых ответов и не ждет. Ответить бы подробно, чтоб она все поняла и больше вопросов не задавала.

- Ты имеешь ввиду бар? Это мой второй визит тута. Я лично ни разу не дрался. Я очень спокойный, особенно когда выпью пива. Седативный эффект - «не знаю поняла ли?» - я пять лет назад по-настоящему дрался. Я тебя тоже видел, но не стал подходить – ты была с бойфрендом. Я не стал мешать. Это финны были. И драки никакой не было. Вилле, он.... – «я не знаю как сказать кий по-английски» - эту, палку сломал! Ну и хозяин был недоволен. И некоторые гости. Потом Лассе палку сломал. Потом Карре. Потом они позвонили Тиммо и отправили домой блондинку. Не помню, как ее зовут. Тоже финка. Домой к Маше. К Маррии - «единственное человеческое имя» - я понял, что нужно уходить. Ты же видела Тиммо - «и сломал ли он палку я не знаю. Он такой, что и ребра сломает не задумается» - я бокал пива выпил. Я пиво не люблю. У вас нет красного вина. Только бордо.

Вместо этого отвечаю просто и незайтеливо: «No problemo».

Грегу что-то не нравится. Он недоволен тем как сначала Челси, а потом и Жерар поправили его текст. Жерар, пользуясь специальной книжкой, где перечислены все возможные слова, которые употреблять нельзя, убедительно доказывает Грегу, что он неправ. Грег знает, что он неправ, но смириться с поражением сразу не может. Глупая затея. Снова подходит ко мне. И начинается беседа, которая ломает такое удачное течение повествования.

- Мне нужна твоя помощь – перебиваю его порыв просьбой. Как и всегда в случае с аборигенусами действует безотказно.

Устраиваю перекрестный допрос. «Как тебя зовут» - спрашиваю Реймонда. «Дейл». – отвечает тот. «Как его зовут» - вопрошаю Грега. «Реймонд» - утверждает репортер. «Кто прав?» - стреляю в воздух. «Он врет» - говорят оба одновременно. «Фотографы никогда не врут. – удивляю я Реймонда. – Они не способны. У них в руках камера». «Да. – кивает головой Реймонд. «Это зеркало на дорогах жизни - «да простит мне Стендаль вольную цитату» – а зеркала не врут. «Да» - кивает головой Реймонд. Грег никак не возьмет в толк, к чему я веду.

«Они показывают все точно, но наоборот. Лево-право, право-лево. – я завожусь и путаю слова. - Не сразу и поймешь. Это все журналисты искажают реальность». «Стоп» - говорю уже сам себе. «Хватит».

- Слушай, а у вас как с выбором слов? – интересуется Гризолано.
- В моей прежней газете есть определенные, но не прописанные нормы. – отвечаю я. – В других изданиях, насколько мне известно, либо нет ничего похожего, либо какой-то «внутренний кодекс», известный только его носителям. На телевидении с этим жестко, но как регулируется процесс там – я не в курсе. На радио – полегче.

- То есть в принципе доказать ничего нельзя. Правильное слово ты употребил или нет? – уточняет Грег.

- Вообще ничего доказать нельзя. Что здесь, что у нас. Только в действительности все иначе. Все наоборот и без разницы одновременно. – «я не знаю как будет по английски презумпция невиновности», но как обыграть рядом с ней удачно укладывающуюся в ритм “life is a stage and we are merely players” я не знаю. - Если кто-то наверху решил, что ты неправ, то ты неправ. И у тебя нет иного выхода. Хоть с книжкой, хоть без. С книжкой было бы легче, но только если будет ассоциация. С едиными правилами. Как АР.

- У вас все только начинается. Вам хорошо. Даже навозного жука нужно называть иначе. Они хотят, чтоб журналисты вообще не использовали сложные конструкции и атакующие слова. – Грег намеренно упрощает речь, чтоб мне было понятно. – Редакторы и менеджеры сознательно сужают кругозор читателя. Они думают только о рекламодателе. Истории перестали быть историями. Это набор фактов.

- Кто они? Почему перестали? – уточняю я.

- Издатели. Корпорации. И нанятые ими менеджеры. Потому что это требует дополнительных расходов на хороший и умный стафф. И может вызвать судебные проблемы. Проще и дешевле раздать всем книжки и выпускать текстовые комиксы или пазлы. Те же самые слова, только все составлено каждый раз в разном порядке. Но в действительности все тоже самое. И красивая реклама везде. Если бы компьютеры могли передвигаться...

- Понимаю. Но выбор остается даже в этом случае. У вас - крайняя форма. Здесь почти нет желтой прессы - «он не понимает эту идиому» - таблоидов у вас нет. «Филадельфия инкуайер» и «Нью-Йорк дейли ньюс» погоды на всю страну не сделают. В Европе немного иначе. В Бразилии – совсем иначе. Ведь не все зависит от спроса, многое зависит и от предложения, то есть от маркетинга. Это как в случае с «Черной» и «Зеленой» пятницами. Сейчас такая мода. Потом будет другая. Ты знаешь историю про маркетологов, которые влезали и падали с пальмы друг за другом?

- Да. Слышал.

- А про консалтинговую фирму, Британские острова и немецкие подводные лодки.

- Что-то такое слышал. Но не помню.

- Факт уже сам по себе интерпретация действительности. И даже если отбросить уровень вовлеченности журналиста, о котором так любит говорить профессор Хэмилтон, то даже в этом случае объективность невозможна.

В любом случае, даже при максимальном стремлении к объективности, от журналиста зависит очень многое. От его взгляда. Как ни пытайся. И этого нам простить не могут. Ни обыватели, ни эксперты. Давно бы заменили программами, которые удачно составляют из слов предложения, из предложений абзацы.
Припомни какую-нибудь смешную публикацию последних дней – «абсолютно ясно, что про историю нагретый Ла-Манш он не знает, но объяснять очень долго» - что-нибудь интересное.

- Про уток. – искрит глазами Грег. - Про уток было интересно.

- Я не видел еще. Расскажи.

- В четверг утром полиция обнаружила на Овале, в самом центре кампуса, мертвую утку. Потом еще одну. К обеду нашли ровно дюжину. Все кряквы. Убиты из дробовика. Мясо из груди вырвано или вырезано. Одна из них лежала прям на каменной горилле, что возле стадиона.

- Вы поставили фото, взяли комментарии у полиции, у психолога и у ректора? Так?

- Была фотография. Яркая. Запоминающаяся. Убитая утка на переднем плане, а на заднем - флейтист, что у Центра стоит. Полиция сказала, что никаких подозреваемых. Свидетелей нет. Скорее всего шутники. В штате установлена квота – пять уток на человека. Тут же сразу дюжина. Не исключено, что действовала группа, так что закон не нарушен. Психолога даже не искали. Президента не было. Мы нашли биолога. Он рассказал про уток. Их значении для природы.

- Факт состоит в том, что кто-то убил ровно 12 уток и разбросал их по кампусу. Это все. Хотя даже это все равно одна из интерпретаций действительности. – я говорю очень медленно и тихо, так как именно в таком стиле меня понимают лучше всего и реже перебивают. - Одно предложение. Сколько гонорара ты получишь за одно предложение? Сколько читателей прочтут одно предложение без фото? Но из него можно сделать красивую историю.

Как ее сделать – тебя и меня учат и Жерар, и Орбакл, и Хэмилтон. Хорошо, что набор предложений-фактов пока никому не нужен - «было бы как раз по-американски – этакие информационные полуфабрикаты, которые великолепно вписываются как промежуточный продукт в мою теорию майонезных баночек» - и ты, и редактор решаете писать текст. И вот тут ловушка. Фото, которое сделал Реймонд – мясо с кровью. По идее – нельзя на первую, но вы ставите. Это же не человек, а утка. На прошлой неделе индейку ведь поставили. Становится уже интереснее, но менее правдиво. Потому что так, как увидел сцену фотограф, ее не видел никто. С окровавленной уткой на плане переднем и нерезким флейтистом на заднем. Никто даже не наклонился. Я уж не говорю о разнице в глубине резкости.

- Было красиво... Отличный снимок. Фактический.

- Относительно фактический. Одно предложение и снимок – вот и весь факт. Ты сам мне говорил о том, что журналистская объективность это оксюморон. Точнее, цитировал мне Орбакла. Говорят, что снимок задает настроение. Даже по плоским нормам Ай Пи стайла. «есть ли слово выхолощенный в английском, нужно будет глянуть в словаре» - Какой же это факт? Уже искажение. Однако даже этого мало. И мало не читателю. Тебе и Жерару мало. Ведь нужно что-то «интересное». – делаю характерный американский жест пальцами двух рук, обозначающий кавычки. – В результате факт сервируется как история. Ты вынужден это сделать. И кто виноват? Никто и одновременно все. И вот тут важен твой взгляд на факт. Как ни пытаются уйти от этого, но пишут люди. И ты же вынужден сделать это как можно более плоско. Минимизировать вред. Как в знаменитой антинаркотической программе. И требует этого другой человек – Жерар. Можно убрать эмоции. Убрать плохие слова. Оставить только активный залог даже. Но мастерство.... Нет, не творчество. Именно мастерство, оно остается – «как сказать по-английски не пропьешь?»

- Ты знаешь, я этим каждый день занимаюсь. Как сам понимаешь, тут я с тобой совпадаю. Мне интересно другое – когда людям станет интересно читать? И станет ли?

- Читать интересно не всем. Людям БЫЛО интересно читать. – мы неторопливо перемещаемся в закуток, где установлен мягкий диван. Я даже не уверен, что Грег слышит все, что говорю. Точнее, я уверен, что он слышит не все и понимает тоже не все. - И сейчас нас очень мало осталось. И все меньше. Писать так вообше могут единицы. Не буквы и слова, а писать. Графоманов только много. У вас есть слово графоман? Человек, который пишет просто для того, чтобы писать?

- Я прекрасно понимаю, что мы кроим реальность по-своему. Даже если пишем маскимально близко к истине, то все равно что-то меняем. Задача минимизировать вред. Те же кто критикует – пусть попробуют не читать, не смотреть, не слушать. Я бы посмотрел на них тогда. Кстати, было бы хорошо вставлять куски воспоминаний. Скажем, передавать образы. Это бы убило и телевидение, и газеты. И тогда проблема общего языка отпала сама собой...

Видел бы сейчас Грега кто-нибудь из райтеров Задорнова... Чтобы они тогда рассказали про тупых американцев? Боюсь даже представить.

- Прости, что перебиваю. – уже не завожусь, а загораюсь я. - Субъективна ли реальность? Объективна ли? - «как хорошо, что в философских спорах так много интернациональной лексики!» - реальность дана нам в ощущениях, но все эти ощущения – субъективны. И от тебя зависит какие параллели провести и кого спросить. Ты должен спросить копа? Должен. Но что именно ты процитируешь? Что скажет тебе полицейский? По сути он не скажет НИЧЕГО. Это его работа ничего не сказать. Но тебя это не устраивает. Ты из ничего делаешь что-то. Шутники. Может быть. Почему бы не спросить специалиста по оккультным наукам. Может это было ритуальное убийство? Ведь тебе нужна интересная история? Спроси у психолога какого склада люди обычно занимаются подобными вещами. Может это предупреждение кому-то, может это серийные убийства водоплавающих? Может это старинный индейский обычай, который знаменует начало военной кампании или объявление войны? Нет, я не предлагаю придумывать историю... Но ты говоришь, что тебе мало свободы. Зная особенности редактора и газеты можно опубликовать как минимум одну версию.

- «Молчание утят» - отличный заголовок! – мечтает Грег. - Жерару бы понравилось. Он любит цитировать песни и фильмы. Мы вот написали, что это шутники. Ведь это такое же предположение. Может это, как ты говоришь, ритуальные убийства. Или зулусы. Или черная магия. Нет, это вуду! Точно. В это время, спустя ровно год, дюжина японцев сделают себе харакири, но никто не поймет связи. Нужно предложить сюжет Ребекке – у нее как раз класс по сюжетам.

- Нужно детали прописать: тела японцев были разбросаны по кривой в форме овала или нож, которым вырезали мясо, вдруг попал в рыбный ресторан на севере Бродвея. – смеюсь я. - Вот ты говоришь, Жерару бы понравилось. И ты, и я – думаем не только о читателе. Хотя говорим о читателе все время. Мы думаем и о Жераре тоже. И о своем кармане. Кстати, предлагаю такие варианты: «Мертвые утки требуют мести», «Серийные убийцы птиц устрашают кампус» или «Их убил не птичий грипп». Читатели же все время нас ругают. Что бы мы не написали. Даже если это «На Овале найдена дюжина мертвых уток». И будут ругать. Потому что не они пишут, а мы.

- Почти смена реальности за ваши деньги. – смеется уже Грег. – «Слово - как бритва». Я такое где-то читал.

- «Слово – материально. Написанное – материально дважды». Я тоже где-то это читал. Правда, иногда мне кажется, что это я сам придумал. Так что я не совсем уверен. - обрываю беседу. - Мне пора домой. Завтра снова тест.

Два мечтателя встают с дивана и шаркают к выходу. Одного из них на полпути останавливает прыжок немаленькой женщины, повисшей на шее. Удивительно, что Грег завел этот разговор. Ведь здесь такие задушевные беседы редкость. Тем более на такую скользкую тему. Фильтровать же журналистский базар современные «цензоры» начали не вчера и вовсе не из соображений политкорректности. Хотя именно ею и объясняют чаще всего стороннему наблюдателю лежащие в глубоко практической плоскости причины. Корни фильтрации лексики проникли настолько глубоко, что даже обычные люди говорят heck вместо hell, darn вместо damn и gosh вместо God. То есть то, что в фильмах и текстах звучит как «O my God!» в реальности оказывается «O my gosh!» Мой адвайзер шутит, что те, кто говорит «дарн» пусть идут в «хек». Понятие «следи за базаром» тут возведено в степень закона. Более того, человечная интерпретация закона часто заменяет сам бесчеловечный закон. Удивительно. Я даже не догадывался, что на самом-то деле по понятиям живут как раз абригенусы.

Мне действительно пора. Стирать, готовить и учить. Писать всякое и разным. Пора думать, прежде заглянуть в почтовый ящик. Долго думать, прежде чем проверить электронку. Убрать «Скайп» из таск-бара. Вовремя встать из-за монитора, ведь еще полчаса и левая рука снова потеряет чувствительность. Самое время выспаться. Хоть часик днем.

Вечером опять будут кричать гуси. В плотных сумерках – визжать шины и ругаться соседи. Ночью в потолок стучат те, кто никогда не спит. На пустынной вечером детской площадке в час засмеются дети. Понять этого прикола мне не дано. В три ночи там будут уже ржать. За дальней стеной, что выходит на парковку, снова кто-то заплачет. Поставит машину прямо у окна. Хлопнет дверью. И громко, по-девичьи зарыдает в голос. Потом побежит куда-то по лестнице. Обычно это длится не больше двух недель. Осталось немного. Я бы уже давно вышел и сказал, что это хамство. Но как-то неудобно.

На первом этаже Центра будущие мастера бизнес администрации Инь-Инь и Вэй разыгрывают в «камень-ножницы» кому убирать общую комнату. Уборки немного, но жребий вносит элемент разнообразия и игры.

В проеме приоткрытой двери замер тайванец Яй. Или не тайванец? Короче говоря, это тот самый судъект у которого украли машину в городке по кличке Жоплин. Через неделю он купил новую. Через две ему вернули старую. Я почему-то тут же вспоминаю старика, встреченного накануне. То ли из-за позы азиата, то ли по какой другой причине. Дедулька, лишенный половины мозга из-за рака, работает встречающим в соседнем Уол-Марте. Машет рукой каждому, кто приходит. Приходят многие. Каждый день этот исполин духа исправно спешит на работу, преодолевая каждый день несколько десятков миль, чтобы раз в месяц получить свои десять сотен. Или тот, еще более колоритный дедуган, что трясет колокольчиком с утра и до вечера в предбаннике «У Рона».

«Сашя, посмотри – это снег. Я никогда не видел снега. Только по ТиВи». Яй стоит с протянутой ладошкой на которую садятся снежинки. На его нежном и почти детском личике вовсе не счастье. На его лице – блаженство. Будто он всю жизнь мечтал увидеть снег и наконец-то его мечта сбылась. Удивительно, но он даже сегодня пришел в Универ в веревочных тапках без задников. У нас такие называют вьетнамками. Тут их носит китаец/тайванец. Единственный по-моему официальный педераст факультета.

Ладно бы это был снег на самом деле. Факт состоит в том, что с неба сыпется какая-то мелкая крупа, которая только при рассмотрении под микросокопом окажется характерным кристаллом воды. Гексагональные кристаллы атмосферной воды, называемые в народе снежинками, начали свое движение под действием силы всемирного тяготения некоторое время назад.

Снежинки плавятся под действием более высокой температуры воздуха у земли и не достигают поверхности, покрывающего ее затвердевшего черного смолообразного вещества искусственного происхождения. Я увидел снег только сейчас, но наблюдательные одноклассники – значительно раньше, так как китайцы нарядились в яркие пуховики с самого утра.

Поворачивая за угол соседнего корпуса, обращаю внимание, что Яй так и стоит с протянутой рукой. Только шляпы на земле не хватает. Уверен, что в этот трогательный момент ему глубоко по барабану, как стокгольмская школа бизнеса, так и бразильский подход к дизайну таблоидов.