Вся моя жизнь промчалась, как мираж

…А еще иногда бывает, что абсолютная фигня оказывается чем-то много более сложным, чем задумывалась. И даже, стесняюсь сказать, не без катарсиса, хотя и такого… с душком немножко.

Как было. Мне понадобилось по некоей ассоциации пересмотреть финал прибалтийского «Миража» 1983 года, который я по сей день числю даже не в «гилти плэжах», а в просто своих личных «плэжах», настолько он трогательный. Мне нужно-то было конкретное место – где брутальный седой бородатый ветеран Вьетнама Эд Блэк-Интс Буранс в костюме-хаки отстреливается от полиции в горах, давясь кашлем и отчаянно цедя сквозь зубы: «Паршивые недоноски, вы надолго запомните солдата 23-й роты!» Но, насладившись его геройской гибелью, я, естественно, не утерпела и досмотрела до легендарного прыжка со скалы, одного из сильнейших потрясений моего детства. И, корчась от неловкости за патетику дубляжа, все-таки, конечно, прочувствовала заново это горе, этот выход и исход… и промелькнуло, конечно, в памяти нежно хранимое воспоминание почти двадцатилетней уже давности, как мы с моим тогда очень близким человеком глубокой ночью в донецком парке Ленинского комсомола разыгрывали этот эпизод, прыгали с низенького обычного бордюра, завывая на два голоса эту мелодию… а, ладно.

Так вот. Попутно мне в ютьюбовской выкладке попалось заинтересовавшее видео (которое я положу в первый комментарий). 2017 года. Пришлось погуглить, что это. Явно Юрмала, но сначала я решила, что «Новая волна», а потом оказалось, что это фестиваль музыки театра и кино Jūras Pērle в том же зале «Дзинтари». И туда, стало быть, съехались «поющие актеры», ну, вся эта кочевая обойма от Боярского до Харатьяна через Игоря Скляра и Макарского. В статейке, которая мне попалась, было такое: «Вместо первых рядов — столики, за которыми сейчас сидели преимущественно именитые гости фестиваля, были замечены и несколько миллионеров. Что-то есть от настроения кабаре», а также такое: «Всех интересовало, кто же организатор всего этого действа? Оказалось — латвийский бизнесмен в области логистики». И, собственно, то, из-за чего я полезла искать: «Во время концертов было несколько кульминаций. Например, когда на отлично оформленной сцене появились кадры знаменитого детектива Рижской киностудии советских времен «Мираж», снятый по мотивам романа Джеймса Х. Чейза «Весь мир в кармане» режиссером Алоизом Бренчем (он же, кстати, и автор «Долгой дороги в дюнах»). И на сцену под настоящие овации вышли Мирдза Мартинсоне и Мартиньш Вилсонс, исполнившие главные роли в фильме».

Вот это-то я и видела. И меня просто скрутило. Я почувствовала что-то, чего режиссеры, которые задумывали этот номер, естественно, не вкладывали (да и где им, они в ностальгийку на минималках играли).
Вот, значит, открытый зальчик. Прекрасная современность. Сытая такая. Лето, туса, деньги, курорт. По сути, в зале сидят удачливые люди из «Миража» - такие, какими мечтали стать герои, да не судьба, не вышли ни рылом, ни прухой. У этих удачливых «уплочено», и они не отдадут ни пяди, ни бокала шампанского, ни виноградины, ни близости к скоморохам на сцене. Оркестр играет надрывную главную тему из «Миража», не уступающую, по моему скромному мнению, морриконевскому «Профессионалу». На мониторах транслируют отрывки из фильма.
И тут происходит это. Происходит, товарищи, какой-то, простите, Феллини. Какой-то, товарищи, происходит «Джинджер и Фред». С оттенком «Дальше – тишина». В теплой дружественной обстановке.

Раздвигается занавес. И выходят они. Джинни и «Малыш» Эл. Мирдза Мартинсоне и Мартиньш Вилсонс. Немножко стоят, крепко взявшись за руки, как будто собираясь с силами и решаясь. А потом начинают медленно спускаться по ступенькам. И выглядит это… жутковато. Как будто они как Высоцкий и Бурыгина в «Интервенции», где про «деревянные костюмы». Или как будто это наглядная демонстрация, что это и каково это: во второй раз войти в ту же реку. И Мартинсоне при этом немножко улыбается – с каким-то почти вызовом. А у Вилсонса очень спокойное лицо, мрачное даже, и перед тем как спускаться он делает глубокий вдох.

Они уже очень немолоды. Особенно, увы, Мирдза (с мониторов жестоко сверкает глазами ее призрак сорокалетней давности, разящий ирландской какой-то рыжей, веснушчатой, гибко-худой сексуальностью). Она еще и, похоже, волнуется – у нее подрагивает лицо, и ступает она как-то неуверенно. Они, без шуток, как «Джинджер» и «Фред», сбитые летчики в сиюминутном ореоле былой славы и в джинсиках, и они как-то очень… стараются, что ли. Потому что дублей тут нет. Надо выйти и все сделать. И сделать хорошо (ну, так они наивно считают, издержки «старой школы»). Наверное, они репетировали. Они начинают разыгрывать тот самый диалог на скале перед прыжком. Уже никакого дубляжа, никакой Губановой и Панькина, все сами, на отличном русском и без тех, слава богу, приснопамятных невыносимо надрывных интонаций, охов и вздохов.

И мне становится очень не по себе от того, насколько слова, которые они произносят, подходят этому моменту и вообще реальности, вообще тому, как сложилась жизнь. При этом они, что крайне любопытно, выпускают две очень важных реплики, я бы сказала, просто-таки ключевых – и в фильме, и уж точно в этом моменте.

И в этом моменте реплики вообще звучат совсем по-другому. Когда Мартинсоне реально со слезами на глазах просит: «Простите меня, простите!» - а Вилсонс ее хмуро обрывает: «Молчи, Джинни», - мне кажется, что она как будто говорит «Регимантас, Борис, Интс, простите, что мы тут вот так нелепо это, но не отказываться же было», а он как будто говорит «не унижайся, прекрати немедленно, не здесь же, перед кем ты это все!»

А показывают при этом «перед кем». Показывают зал. Но там, понимаете, есть зал – и зал. Есть зал для обычных, а есть – условно виповский партер со столиками для выпить-закусить. И в зале для обычных мне показывают нормальных людей – с нормальными лицами и реакциями. Но это – так, неинтересные общие планы. Чаще мне показывают партер. Актеров-гостей. И просто гостей. «Несколько миллионеров» со «спутницами», а также «чадами и домочадцами». Какую-то ботоксную тетку, меланхолично жующую с абсолютно равнодушным каменным лицом. Какого-то холеного пижона в «бабочке». Вечно ржущего шоумена Верника. На секунду душа отдыхает, потому что показывают Ирину Муравьеву, дорогую, прекрасную, естественную, которая реагирует именно так, как надо, как требует и память о сюжете, и кадры из фильма, и вид артистов, и душераздирающие слова, которые они произносят, - она прикрывает лицо руками в волнении.

Мартинсоне и Вилсонс, Джинджер и Фред смотрят то друг на друга, то в зал, и говорят все это – «Ты хочешь начать жизнь заново?» - «Как начать жизнь заново, как?!» - «А ты помнишь, как говорил Фрэнк: весь мир у наших ног?» - «Мираж… вся моя жизнь промчалась, как мираж».

А их слушают какие-то девицы с бровями и губами, скучливо пуляющие косяка по сторонам и на камеру. Какие-то потеющие дядьки в шейных платках. Какие-то люди с этаким снисходительно-благосклонным выражением лиц (с такими лицами, представляется мне, графья в иные времена протягивали «низшим» не руку, а два пальца для пожать). Им-то что до этого. Им-то что до «жизнь промчалась, как мираж» и до «как начать заново, как?!» И/но именно из-за того, что это слушают «ионычи», немудрящие патетические слова, мелодраматические «стрррадашки-на-разрыв» внезапно обретают именно чеховскую силу и глубину, разящую простоту откровения. Такой вот парадокс.

«Останься, Джинни», - безнадежно предлагает Вилсонс. «Нет! – с почти торжествующей дрожащей улыбкой отвечает Мартинсоне. – Мы улетим вместе!» - и поднимает его руку вверх, в нелепо победном жесте.
Хозяева жизни в зале хлопают. Некоторые даже растроганы.

К этому времени я, между прочим, сама не веря, что это со мной происходит, вполне себе вытираю слезы. Может, конечно, дело в том, что во мне есть какое-то (небольшое, клянусь!) количество коньяка, не знаю, но мне действительно невыносимо на это смотреть, мне щемит, мне тяжело, потому что это никакой не диалог из фильма, а два очень немолодых человека, проживших достойную большую жизнь, когда-то всенародно любимых, но давно уже сметенных историей и временем, сик-транзит-глория-мунди, «теплых и ламповых», замененных в подметки им не годящимся «стильным-модным-молодежным» и извлеченных сейчас ненадолго со склада для потехи обожравшихся господинчиков и госпожулек. И этот коротенький номер проживших, как мне кажется, очень по-честному, не скрывая неподдельного актерского волнения, «как в последний раз», как Джинджер и Фред, как Мастроянни и Мазина в телешоу между певичкой, акробатами и фокусниками, между «горячим» и «десертом» в самом мучительном и самом любимом феллиниевском фильме.

И я все думаю, нарочно или случайно они выпустили те самые реплики?
Его слова: «А я… а я всегда был неудачником».
Ее слова: «Нет. Не будет мир у наших ног. Мы прыгнем вместе».

Зачем вы это, ну зачем, - скулит во мне что-то. А с другой стороны – «Джинджер и Фред» же, нарочно не придумаешь, все по правде, я это не забуду уже. В антураже ожившей реальности «Миража», которая в кино тогда казалась недоступной и прекрасной, а оказалась в итоге такой доступной и фальшивой, что аж тошнит, хотя теперь у нас и пиво в жестянках, и кока-кола, и вражеские сигареты, и журналы с голыми телками, и иностранные машины, и кемпинги, и банки, и продажные папарацци, и очень хорошо считающие детки, и все честь по чести.

Он даже у наших ног уже не будет, хорошие мои Джинни, Эл, Мирдза, Мартиньш. Что уж о ваших ногах говорить… В какой-то момент мне показалось, что они сейчас вот так за руки со сцены вниз и сиганут. Я бы сиганула. И если бы сразу после этого вышли социально близкие публике из партера Николаев с Аллегровой и проникновенно спели про «шшшто жы это было, скажы?! – миражы, миражыыы», - был бы полный и окончательный Феллини, конечно.

П.С. Вилсонс стареет просто фантастически красиво.
П.П.С. Я полезла почитать его биографию. И первая же строчка в википедии: «Родился в 1954 году в бараке в посёлке Транспортный Магаданской области, где его родители (Роланд Чехо́вич (поляк) и Зента Вилсоне (латышка) отбывали ссылку». А мой любимый Интс Буранс родился вообще в августе 1941-го в Риге, а тут у нас екает, и узнать бы, что да как, да где там…