Тюремные заметки Владимира Бойко

«Говорят, у журналиста в Украине два основных способа прославиться - через некролог или из тюремной камеры. Не мне первому из отечественных бумагомарателей выпала честь похлебать тюремных обедов. И, судя по всему, не мне последнему. От посещения тех мест, где я недавно побывал, не застрахован никто из нашего цеха. Отсюда – совет: ребята, не теште себя иллюзиями - учите УПК.»
I
Первые угрозы со стороны налоговиков в мой адрес поступили 12 июня. То есть, не то, чтобы раньше мне никто не угрожал – граждане прокуроры угрожают «посадкой» после каждой моей громкой публикации, но столь конкретно угрозы прозвучали впервые. В тот день около 10 утра я позвонил в ГНИ в Ворошиловском районе Донецка с просьбой прокомментировать для предстоящей статьи ход внеплановой проверки, проведенной в октябре 2001г. в кафе «Кураж». В результате проверки директор кафе Андрей Ситник стал инвалидом второй группы по причине обширного инфаркта, поскольку ранее даже и предположить не мог, что проверку будут проводить пьяные налоговички, которые, вкусивши хлеб-соли и выпив по бокалу вина, устроят форменный дебош.

Заместитель начальника ГНИ записала мои вопросы, а минут через сорок в кафе начали названивать неизвестные, представляясь сотрудниками налоговой милиции. Жене и дочери предпринимателя угрожали расправой, а касательно моей скромной персоны звонившие заявили: «Уймите Бойко, а не то разорвем». Перепуганные женщины немедленно подали соответствующее заявление в прокуратуру Ворошиловского района, попросив обеспечить их охраной, и сообщили о случившемся в областную налоговую.

Охрану, естественно, никто им не обеспечил (в прокуратуре заявление и рассматривать не стали), а из городской налоговой милиции 21 июня позвонили в редакцию газеты, где я работаю, и попросили подойти – нужно разобраться с жалобой Людмилы Ситник, пересланной им из ГНА в Донецкой области. Вооружившись документами, собранными в ходе журналистского расследования, пребываю в городскую налоговую пред ясны очи некоего господина Сулейманова. Сулейманова интересует, нет ли у меня еще какой информации о налоговых бесчинствах – ему, мол, долг службы велит следить, дабы в налоговые ряды не прокралась гидра коррупции и мздоимства. Я, естественно, говорю, что фактов таких у меня хоть пруд пруди. Привожу пример – начальник налоговой милиции Киевского района г. Донецка Вадим Папаика умудрился продать за бесценок оборудование промышленного предприятия, находящееся в налоговом залоге, без ведома самого предприятия и по цене, в пять раз меньшей оценочной стоимости. Сулейманов начинает нервничать, записывает стоимость оборудования согласно экспертной оценке (550 тыс. грн), продажную стоимость (110 тыс. грн), выслушивает мой риторический вопрос о том, куда делась разница, куда-то выходит. Причина нервозности очевидна – Вадим Александрович Папаика приходится сыном Александру Алексеевичу Папаике, председателю ГНА в Донецкой области. А я, между тем, щебечу, как пташка Божия, не понимая, каким образом оканчивают свой земной путь носители подобного рода знаний.

Следующие три дня были выходными, а во вторник, 25 июня, в редакцию пожаловали двое, представившиеся сотрудниками налоговой милиции. Одного из гостей я хорошо знаю – Артур Воскоян, оперуполномоченный отдела налоговой милиции ГНИ в Куйбышевском районе Донецка. Еще в феврале я уличил Артура и его дружка Мишу Лясковца, замначальника налоговой милиции той же ГНИ, в таких проделках, которые на официальном языке именуются «коррупцией». Воскоян даже звонил мне домой, предлагал порешить дело миром, но я все-таки сообщил об увиденном в прокуратуру Куйбышевского района, а после отказа прокурора возбудить уголовное дело в отношении «сладкой парочки», обжаловал отказное постановление в суд. Слушание было назначено на 18 июня, но ни Куйбышевский прокурор Бойчук, ни налоговые служивые не явились. Следующее заседание - 23 июля.

Второй посетитель представляется старшим следователем Следственного отдела налоговой милиции ГНИ в г.Донецке Максимом Геннадьевичем Сабиной. Мне предложено пройти вместе с ними. Вопрос: «В качестве кого?». Ответ: «В качестве задержанного». Сабина достает из барсетки наручники, я прошу зафиксировать время – 14час.10мин. – и сообщить редактору отдела координаты места моего дальнейшего пребывания. Наручники водворяются назад в барсетку, Воскоян своей машиной везет нас со следователем в городскую налоговую. Сабина по мобилке вызванивает Лясковца, делится радостной новостью и просит подвезти фотоаппарат.

В кабинете следователя на втором этаже городской налоговой (по соседству с кабинетом Сулейманова) Сабина преображается. Маленький, толстенький, очкастенький, смешно оттопыривающий зад при ходьбе, он изо всех сил пыжится, дабы походить на героя телесериала про милицию: «Что, сука, никак не угомонишься, все статейки пописываешь?». Первая заповедь при задержании – не вступать в полемику, и тем более не пытаться объяснить, что ты ни в чем не виновен. Если решили задержать – значит, задержат, и не хрен унижать себя просьбами оставить на свободе. Главное – получить в руки любой процессуальный документ, на котором можно было бы изложить свою точку зрения.

Прошу разъяснить мне мои права. Сабина моментально успокаивается, протягивает постановление о возбуждении уголовного дела и протокол разъяснения прав подозреваемого. Читаю постановление и начинаю подленько хихикать – во-первых, дело возбуждено 10 мая, а сегодня 25 июня. При этом дело возбуждено не «по факту», а в отношении конкретно меня. Т.е. немедленно после возбуждения дела мне должны были предъявить обвинение. То обстоятельство, что оно не предъявлено, является достаточным основанием, чтобы Сабину выгнать с работы. Во-вторых, дело возбуждено по признакам статьи 212 часть 2 УК Украины – «умышленное уклонение от уплаты налогов», мне вменяется неуплата налогов в сумме 54 тысячи грн. Семь лет назад я выступил учредителем небольшого частного предприятия. Почти три года как предприятие не работает, поскольку арендодателем помещений является государственное учреждение, которое наполовину распродано, а наполовину – разграблено, вследствие чего агонизирует. Вывезти оборудование и переехать на новые площади невозможно - оборудование наглухо вмонтировано в фундамент. Так что уклониться от уплаты налогов я никак не мог по причине отсутствия объекта налогообложения. Однако любопытно другое: часть 2 этой статьи не предусматривает в качестве наказания лишение свободы, а потому задержать меня, как это объявил Сабина, и оправить в ИВС невозможно – имеется прямой запрет в законе. Хотя, разве налоговикам законы писаны? К тому же задержать человека, подозреваемого в совершении уголовного преступления, можно только в трех случая – если он, застигнутый на месте преступления, если на его теле или одежде имеются следы преступления и если очевидцы и потерпевший прямо укажут на него как на лицо, совершившее преступление. Другие основания могут применяться только в отношении бомжей.

Я весело смотрю на Сабину. Мне интересно, что же он запишет в протокол задержания? Может, что меня застигли на месте преступления в момент вычитки статьи о коррупции, поразившей областную налоговую администрацию? Или, что на меня прямо указали свидетель Сулейманов и потерпевший Папаика?

Наконец, последнее. Дело возбуждено не налоговой милицией, а прокурором Куйбышевского района. Надо полагать, налоговики упирались до последнего, не хотели позориться с явно провальным уголовным делом, и прокуратуре, обозленной моей публикацией в «Украине криминальной» о похождениях заместителя межрайонного прокурора И.Марченко, пришлось брать ответственность на себя. Тогда понятно отсутствие обвинения – должно быть, в налоговой хотели дело спустить на тормозах и тихонько закрыть, дабы не иметь дополнительных неприятностей, но моя выходка с сыночком Папаики налоговое начальство просто взбесило, вот и решили проучить.

Составляется протокол задержания. Вяло гавкаемся с Сабиной из-за времени задержания – я требую указать 14-10, он записывает 14-25 (время, когда мы вошли в кабинет). Основание для задержания – я, оказывается, не имею постоянного места жительства и скрываюсь от следствия.

Браво!

Беру ручку, на протоколе разъяснения прав записываю ходатайство вести производство по делу исключительно на украинском языке (как правило, «скворцы» Азарова знаниями в объеме курса средней школы не обременены, а потому такие невинные просьбы их ставят в тупик). Также заявляю ходатайство ознакомить меня с повестками, которые якобы вручались мне или членам моей семьи. Ходатайство, естественно, отклоняется. Никакие повестки ни домой, ни на работу мне никогда не направлялись, постановление о приводе не выносилось, в розыск я не объявлялся. Бедный Сабина, он еще не полностью осознал, что такое «незаконное задержание», и сколько лет за это дают.

В кабинет заходит мой непосредственный начальник, редактор отдела. Требует объяснений у следователя. Сабина пытается держаться уверенно, но руки трясутся. Он еще не представляет последствий своего безумного поступка, но уже пытается переложить ответственность на начальство, а потому, после ухода редактора, пишет рапорт начальнику следственного отдела в надежде получить письменное указание на мое препровождение в ИВС. Я тоже времени даром не теряю – пишу жалобу в суд на незаконное задержание. Вопрос в том, как передать ее по назначению. Требую пригласить адвоката. Вызванивая защитника, конечно же, ошибаюсь номером, трубку берет корреспондент «Українських новин» Лара Бурмакова. Она уже в курсе, следует блиц-интервью. Сабина звереет. Следующий звонок – в редакцию «Делового Донбасса». Валик Хорошун тоже в курсе. Прошу его разыскать адвоката Коваля и направить в следственный отдел городской ГНИ. Вообще-то, Евгений Андреевич Коваль ведет хозяйственные дела и далек от тонкостей уголовного процесса, но мне правовая помощь не нужна, а человек он крайне добросовестный и будет делать все, о чем я его попрошу – разносить мои жалобы, ежедневно бывать в ИВС и т.п.

Приезжает Коваль, и я напоминаю следователю о своем неотъемлемом праве – иметь беседу с защитником с глазу на глаз до первого допроса. Сабина скрепит зубами, но делать нечего. Воскоян нас выводит в холл первого этажа, где Коваль получает подробнейшие инструкции, с кем ему надо встретиться и что передать. Первый допрос. Я посылаю Сабину по матушке, что в материалах дела обозначено как «на вопросы следователя отвечать отказался». Требую занести в протокол допроса список присутствующих лиц в составе Воскояна и счастливого Лясковца с фотоаппаратом. Сабина орет, чтобы те вышли в коридор.

Передаю адвокату домашние ключи, деньги, золотую цепочку и жалобу на незаконное задержание. Коваль мчится в суд, меня же со всех сторон фотографируют. Процедура эта совершенно незаконная и мне еще не совсем ясно, где Лясковец будет использовать мои фотографии, но я не протестую – могут запросто приписать сопротивление при задержании. Обыскивать меня Сабина не решается – лишь просит вывернуть карманы. Собственно, ему не до обыска – в налоговой создана целая группа, задача которой не допустить, чтобы мой выход в наручниках был запечатлен на улице журналистами. Начинаются поиски Воскояна, дабы тот подогнал машину к черному ходу. Однако где-то запропастились ключи от ворот. Сабина, весь потный, устало машет рукой: «Хрен с ним, пусть эти падлы фотографируют».

Защелкиваются наручники и меня под белы руки два конвоира выводят через парадный вход прямиком на центральную улицу города. У Воскояна хватило ума припарковаться на многолюдной троллейбусной остановке и у доброй сотни сограждан остались незабываемые впечатления от увиденного. Мы едем в ИВС.

II
Изолятор временного содержания (ИВС) – учреждение, по сравнению с которым следственный изолятор (СИЗО) считается курортом. СИЗО – это место, где находятся граждане, которым предъявлено обвинение в совершении преступления, избрана мера пресечения в виде содержания под стражей и созданы более-менее сносные условия для длительного проживания. СИЗО посещают прокуроры, народные депутаты и вездесущая Нина Карпачева.

В ИВС содержатся граждане, которых никто и ни в чем не обвиняет, их лишь подозревают в причастности к преступлению. А потому и церемониться с ними нечего – в отличие от СИЗО, в камерах ИВС отсутствуют постели, нельзя иметь кипятильник и посуду, бритву и расческу, письменные принадлежности и зеркало. Камера ИВС – это мокрый бетонный пол и отсутствие дневного света, одноразовое питание (несколько ложек каши, кусочек хлеба и чай без сахара) и полчища тараканов. Камера ИВС – это царство вечных сумерек, поскольку света крохотной лампочки, день и ночь горящей над дверью, хватает только на то, чтобы не передвигаться на ощупь. Камера ИВС – это нары (бетонный постамент, обшитый сверху деревянными досками) либо вообще «сцена», т.е. бетонное возвышение по центру камеры, где покотом спят 5, 6, а то и 8 человек (при том, что камера рассчитана на четверых). Но самая главная особенность камеры ИВС – это отсутствие воздуха, ибо маломощной вентиляции хватает только на то, чтобы задержанные не задохнулись в течение первых же суток содержания.

Закон запрещает держать в таких нечеловеческих условиях людей более 72 часов. Правда, в результате «малой судебной реформы» (будь она неладна!), судьи получили право продлевать срок задержания до 10 суток. Эх, взять бы моего однофамильца их Верховного Суда да эти самые 10 суток подержать в одной камере с людьми, такими же невиновными, как и он сам. Ему б объяснили, чем малая реформа отличается от большой. И как можно 10 суток прожить на трех ложках каши и кружке чая в день.

Впрочем, в январе этого года ожидали в Донецке приезда каких-то борцов за права человека. По такому случаю основной контингент ИВС был срочно переведен в «обезьянники» райотделов милиции, где четверо суток, пока не уедут правозащитные эмиссары, задержанные спали стоя. А немногие счастливчики, оставшиеся в Изоляторе, эти четыре дня наслаждались трехразовым питанием (на первое – суп гороховый, на второе – шницель с картофельным пюре, на третье чай с сахаром либо компот из сухофруктов), белоснежными простынями и даже телевизорами. На пятый день о столь знаменательном событии напоминали только штекеры телевизионных антенн, в спешке протянутых в каждую камеру.

Конечно, милицейскому начальству несложно раздать по камерам постели, вкрутить лампочки и истребить тараканов – в каптерке ИВС лежат груды матрацев, ящики с мылом и стоят телевизоры на случай приезда Н.Карпачевой. Но тогда ИВС потеряет свою важную уголовно-процессуальную функцию – перестанет быть местом психологической ломки задержанных. Я многократно наблюдал, что происходит с людьми, которых хотя бы сутки подержали босиком (как правило, в туфлях имеются металлические супинаторы, а потому обувь могут запросто отобрать при водворении в ИВС) в душной камере на голых нарах. Человека, ранее никогда с криминальным миром не пересекавшегося и даже не ведавшего о самом существовании ИВС, разбивает просто психологический паралич, помноженный на полное незнание своих прав и угрозы следователя продержать его в таких условиях несколько лет. Через сутки (максимум – трое) такой задержанный подписывает все – и признание собственной вины, и отказ от защитника, и явку с повинной. А следователь-змей шепчет: «Ты только подпиши – и сразу на свободе, в кругу семьи, а потом, на суде, ты всегда можешь отказаться от своих показаний. Главное – подпиши сейчас, что ты просишь предъявить обвинение в отсутствие защитника». И задержанный (какой-нибудь генеральный директор какого-нибудь «Львовоблэнерго») подписывает. Вот в какое замечательное место везет меня Воскоян, дороги он не знает, и я подсказываю. Возле ИВС водитель в растерянности останавливается, приходится объяснять, что делать дальше. При входе – дверной звонок, Воскоян звонит, показывает протокол задержания, и мы через открывшиеся ворота въезжаем в арку. Впереди – также ворота, которые открываются после того, как закрылись задние. Мои конвоиры в растерянности, во всяком случае, даже наручники одеты на меня не по правилам – нужно, чтобы руки были за спиной, а не впереди. Ничего, еще пару лет азаровщины, и они научатся.

В ИВС о моем прибытии уже знают. Для меня так и осталось тайной, какие сработали рычаги – звонки ли журналистов, влияние ли моих друзей, но по уходу Воскояна мне предлагается отдельная камера с постелью, телевизором и домашней утварью. Я отказываюсь и прошу поместить меня в общую камеру – буду вместе со всеми. Дежурный удивлен настолько, что не решается меня даже обыскивать и проверить металлоискателем – ограничиваемся выворачиванием карманов и поднимаемся на второй этаж. Камера №6.

III
Первое впечатление – ну и темень. В камере четверо нар – двое слева от двери, по одной по центру и у правой стены. Слева поднимается парень лет 23-х: «Олег Москаленко, 187, часть 4». «Эко тебя, парень, занесло, - думаю, - разбойное нападение в составе организованной преступной группы». Знакомимся. Олег был задержан в конце мая, оттрубил свое в ИВС, после избрания меры пресечения 7 июня был переведен в СИЗО. Однако по непонятным причинам 21 июня вновь оказался в ИВС. Ни его адвокат, ни родные не знают где он, передач, естественно, никаких. Спрашиваю:
- В СИЗО хочешь?
- Конечно, там, по крайней мере, жить можно, - Олег показывает на мокрый пол и каких-то мокриц на стенах.
- Почему не подаешь жалобу в суд на незаконное помещение в ИВС?
- А разве можно?
- Во всяком случае, есть такая статья 55 Конституции, которая гласит, что гражданин может обжаловать в суд любое действие или бездействие любого должностного лица.
- Но как? У меня здесь отобрали ручку, да и почтальон в камеру не заглядывает?

Я стучу по «кормушке».
- Командир, шестая.
- Что надо?
- Сообщите начальнику, что нужна ручка и бумага для подачи жалобы.
- Не положено.

Через час – проверка. В камеру заходит начальник смены, выкрикивает фамилии, мы с Олегом должны назвать имя-отчество. Охранник с огромным деревянным молотком стучит по решетке – не подпилена ли. Предназначение окна в камере мне совершенно непонятно – уж лучше бы заложили вообще. Свет оно практически не пропускает. Решетка – металлический лист с дырками. Поясняю начальнику смены, что нужно подать жалобу. В ответ мне деликатно разъясняют, что это невозможно - здесь жалоб не подают. И уж, во всяком случае, не принимают.

Весь вечер Олег проходит со мной свои «тюремные университеты» – права задержанного, подозреваемого, обвиняемого, подсудимого, заключенного, сроки досудебного следствия, порядок обжалования приговора и постановлений суда. Со своей стороны, я узнаю массу нового – порядки в ИВС и СИЗО, расценки на чай, водку, проституток и наркотики, предоставляемые охраной. Выслушиваю разные тюремные байки. Вечером дают кипяток, но у нас, к сожалению, нет чая. Проблема с постелью решается очень просто – Олег делится со мной газетами, которыми я укрываю центральные нары. Под голову – наполненная водой пластиковая бутылка. На случай визита клопов или тараканов, брюки заправляются в носки, рубашка – в брюки. Впрочем, поможет ли мне это, если учесть короткие рукава? К счастью, никакой посторонней живности, кроме мокриц, в камере не обнаруживается.

Но самое главное – моя камера примыкает к вентиляционному колодцу и потому в ней можно жить. Привыкнуть можно ко всему – к отсутствию света, мокрому полу, холодному чаю без сахара и заварки. Но нельзя привыкнуть к отсутствию воздуха. С камерой мне просто повезло. Олег долго и с содроганием рассказывает, как его пытали в областном УБОПе. Главным обвиняемым по делу проходит его брат, Олег лишь «пособник» (по версии следователя – якобы заказал такси, чтобы перевезти чужие вещи), брата вообще превратили в кусок мяса после того, как в дело вмешался народный депутат – отец подруги потерпевшей. Брат сейчас тоже находится в ИВС, но что с ним – неизвестно, поскольку у его нет защитника. Адвокат запросил тысячу долларов, и родители, продав все ценности, смогли оплатить услуги только по защите Олега, рассудив, что спасать надо того, кто менее виновен.
-А твоя мать в качестве свидетеля допрашивалась? – Спрашиваю я у сокамерника.
- Нет - мать здесь ни причем.
- Тогда почему бы не взять ее в качестве защитника?
- Но ведь она не адвокат и вообще ничего в законах не понимает!
- Зато она близкий родственник. Вам с братом защитник-юрист до суда и не нужен – это пустая трата денег. Вам нужно, чтобы вас не били. Но никакой адвокат не станет приходить ежедневно в СИЗО и проверять, живы ли вы, а мать - станет. Защитник (в том числе и защитник-мать) может видеться с подзащитным хоть ежедневно и без ограничения времени, а личные вещи и записи защитника не подлежат досмотру. Так что сделай вывод.

Смотрю, парень ожил. Вопрос только в том, как сообщить брату о том, что он должен заявить соответствующее ходатайство. Обещаю Олегу разыскать мать, как только выйду на свободу. В чем, по правде говоря, не уверен – налоговики прекрасно понимают, что мое освобождение будет иметь для них неисчислимые последствия. А может, они надеются меня сломать за время пребывания в ИВС? – Так ведь я не генеральный директор этого самого «энерго», ломать меня – себе дороже.

Поздним вечером в камере появляется «стукач» Миша. Он – счастливый обладатель матраца и подушки. Миша нудно пытается расспросить Олега про эпизоды его дела, про соучастие брата. «Миша, - не выдерживает Олег, - а ты меня не помнишь?» У того даже ноги подгибаются. «Мы же с тобой уже были в одной камере в ИВС, когда меня задержали. Ты, правда, тогда к другому цеплялся. Кстати, а тебя что, выпустили тогда?». Миша начинает что-то блеять, судорожно закуривает и поворачивается ко мне. Он человек «со стажем» и мы долго и увлеченно обсуждаем диспозиции статей 308, 309 УК – Миша несколько раз «мотал срок» за незаконное хранение наркотиков. Он взахлеб вспоминает судью Ворошиловского райсуда Князькова, впаявшего ему всего один год и ни разу не оскорбившего в ходе процесса. Спору нет, Валерий Владимирович действительно один из немногих порядочных судей в этом городе.

Уже ночью в камере появляется 15-ти летний Игорь Волков, нещадно избитый в Калининском райотделе. Он подозревается в соучастии в нескольких кражах и грабежах. Никаких прямых доказательств его вины нет, все претензии к нему со стороны следствия основаны исключительно на показаниях 14-ти летнего подельщика, который утверждает, что такому плохому делу, как вырывать из женских рук сумочки, его научил Игорь, который стоял неподалеку и все это видел.

Я поясняю «малолетке», как от «соучастия» перейти к «недонесению» с последующим снятием обвинения по причине недостижения им 16-ти летнего возраста. Дело осложняется тем, что не далее как в феврале Игорь получил свой первый срок – пять лет условно за угон автомобиля. Поэтому вне зависимости от того, какое наказание будет по новому приговору, пусть даже самое мягкое, первый срок придется отбывать от звонка и до звонка. Если, конечно, у родителей не хватит денег на оправдательный приговор. Со своей стороны парень развлекает меня рассказом о том, как застал в райотделе двух оперов, которые в кабинете следователя варили «ширу» на продажу.

Наутро дежурный забирает Мишу «на райотдел», а Игоря - «на санкцию». Нас с Олегом переводят в 17-ю камеру. Через час я один возвращаюсь на прежнее место – камера убрана, пол вымыт. Должно быть, Олегу следователь подберет новую компанию – без меня с моими советами и с новым Мишей.

В дверь стучит дежурный: «Бойко, на выход без вещей!». Значит, пришел либо адвокат, либо следователь. Опускаемся на первый этаж, в кабинете для следователей сидит Коваль. Он принес поесть (пакет с едой сдан охранникам) и массу новостей. Донецк гудит, моим задержанием возмущены даже те люди, которые не здоровались со мной по идейным соображениям. Сабина был у меня дома, допрашивал мать (после развода бывшая жена с ребенком вернулась к своим родителям, я живу в двухкомнатной «хрущобе» с 74-летней матерью). Мать плакала и просила меня выпустить хотя бы потому, что на свою пенсию она не проживет. Сабина долго рассказывал, что ее сын спутался с дурной компанией, заливался соловьем о том, как он мне хочет всячески помочь. Попросил разрешения осмотреть квартиру, удивлялся бедности. Поскольку всю мебель забрала бывшая половина пять лет назад, соседи подарили матери старый диван, стол, пару стульев – так и живем. Нашел три ценности – факс, синтезатор, на котором я учу играть 6-ти летнюю дочь, и компьютер, приобретенный мной в марте в рассрочку (еще и половины не выплатил). Потом мать чего-то подписывала, не читая (она закончила два класса сельской школы и с грамотой у нее напряженка, к тому же очень плохо видит).

Вечером в камере опять Миша с матрацем и Игорь. Малолетка остервенело матерится и отмывает перепачканные тушью руки. Значит, судья утвердил представление следователя на избрание ему меры пресечения в виде содержания под стражей. Игорь уже не задержанный, а арестованный, который завтра будет препровожден в СИЗО, находящееся в нескольких сотнях метров от ИВС. А сегодня по такому случаю Игоря в ИВС сфотографировали для дела и сняли «пальчики».
- Какой судья постановление выносил, - интересуюсь я, - Ушенко или Домарев?
- А … его знает, черный такой. Я ему говорю, что меня двое суток держали в райотделе и били, а он: «Рот закрой». Я только хочу слово сказать, а судья: «Отдыхай».

Ко всему прочему, сегодня выяснилось, что подружка Игоря беременна и твердо решила рожать. Тут действительно заматеришься. Пацан полночи терзает меня расспросами о перспективах своего дела, под моим чутким руководством учится складывать и поглощать сроки, все подсчитывает, что ему дешевле – дать взятку следователю или уже непосредственно судье. Опять утро, опять проверка. Мы прощаемся с Игорем. Парень еще не знает, что его ждет, а я не хочу расстраивать. Он попадет в СИЗО на так называемую «малолетку», оказаться где не хотел бы даже я. «Малолетка» - это явление, обогатившее язык словом «беспредел».

Сегодня я по-любому увижусь со следователем – поскольку дело возбуждено в отношении меня, в течение двух суток с момента первого допроса мне должно быть предъявлено обвинение и избрана мера пресечения (очевидно, подписка о невыезде). Задача следователя – рассказать, как он меня любит, как мне было плохо в ИВС и как мне будет еще хуже в СИЗО, если я не признаю свою вину хотя бы частично и т.д. Сабина жаждет увидеть следы моей ломки – покорность в глазах и готовность подписать любую бумагу за возможность в дальнейшем спать под одеялом. Придется Сабину огорчить. Бытовые неудобства ИВС для меня таковыми не являются. Если бы налоговые умники раньше поинтересовались моей биографией, то они бы знали, что я с рюкзаком облазил весь Крым, бывало, по два месяца спал на голой земле с камнем под головой, и вообще уже не помню, когда покупал последний раз билет на поезд – до такой степени привык ездить на третьих полках. А друзья иначе как Маугли меня и не называют.

«Бойко, на выход с вещами!». Вещей у меня нет – только оставленные Олегом газеты. Внизу ждет Воскоян и два конвоира с наручниками. Поскольку налоговому начальству показалось неудобным возить меня на глазах журналистов на частной машине «лепшего друга», для перевозки моей персоны выделен микроавтобус. Следуем в городскую налоговую.

Сабина отмахивается, но я настаиваю на том, чтобы он составил соответствующий протокол для передачи прокурору. Делать нечего, следователь берет лист бумаги, быстро заполняет «шапку» и записывает под мою диктовку, что вместе со мной в камере ИВС незаконно находился Олег Москаленко, обвиняемый по уголовному делу, возбужденному и т.д. «Не обвиняемый, а подозреваемый», - высокомерно поправляет меня следователь. «Именно обвиняемый»,- диктую я дальше, - «что содержит признаки преступления, предусмотренного статьей 365 УК Украины». Подумав, я указываю еще и 371 УК – пусть сами разбираются. Я в наручниках подписываю протокол (господин Генеральный прокурор, ау, где Вы?) и требую его немедленно «закупповать», т.е. зарегистрировать в Книге учета преступлений и правонарушений. Увы, ничем более помочь Олегу я не могу.

Настроение следователя безнадежно испорчено. Приходит возмущенный Коваль. Оказывается, Сабина назвал ему более позднее время моего допроса в надежде пообщаться со мной без лишних глаз. Наручники снимаются, Сабина начинает поиски протокола разъяснения прав обвиняемого на украинском языке. В конце концов, искомый бланк где-то обнаружен, я вписываю в него свой отказ общаться со следователем. У Сабины начинается обильное слюноотеделение. Он судорожно вручает мне текст постановления о признании меня обвиняемым – на русском языке и украинском. Заглянув в постановление, я начинаю ржать как годовалый жеребец. Поводов для смеха у меня два.

Во-первых, за два дня сумма недоимки выросла с 54 до 117 тысяч, а часть вторая переквалифицирована на часть 3. Блюстители государственной копейки, наконец, доперли, что задерживать меня по части 2 было никак нельзя. Но это безумное исправление одной цифры на другую приводит к тому, что русский и украинский экземпляры различаются – 117 тысяч недоимки приведено только в русском варианте, в украинском же тексте указана сумма в 33 тысячи грн. Мало того, в постановлении ни словом не сказано о том, где и при каких обстоятельствах, в результате каких операций возникла недоимка, и чем она подтверждается. Говорится только, что неуплата налогов установлена не путем следственных действий (естественно!) а в результате какой-то мифической налоговой проверки. Ни указания на то, какой налоговый орган ее проводил, ни ссылки на номер и дату акта проверки постановление не содержит. Я уже не говорю о главном признаке преступления – об умысле обвиняемого, который следователь обязан доказывать, иначе исчезнет состав. Поясняю Сабине, что за подобного рода постановления отчисляют со второго курса. Тот багровеет и начинает истерично курить, пытаясь унять дрожь в конечностях. Я прошу ознакомить меня с актом налоговой проверки. Мне в этом отказано. И это тоже понятно. Ведь если бы такая проверка проводилась, то помимо того, что я был бы ознакомлен с ее актом, в течение 10 дней с момента его составления налоговый орган обязан был бы вынести решение о взыскании недоимки и финсанкций. Такое решение элементарно обжалуется в хозяйственный суд, который еще не успели подчинить ГНА. Во-вторых, замечаю, что к статье 212 «паровозиком» подцеплена статья 364 УК – злоупотребление служебным положением в корыстных целях. Статья «прокурорская», и ее присутствие в обвинение необходимо для того, чтобы оправдать факт возбуждения уголовного дела не налоговой милицией, а районной прокуратурой. Впоследствии ее неизбежно придется снять – признаком этой статьи является корыстный мотив, а побывав у меня дома, Сабина навряд ли станет позориться и заявлять, что мифические 117 тысяч поступили в мой карман. Во все графы протокола допроса Сабина вписывает «отвечать отказался». Ответ я даю только на один вопрос – о месте моего жительства и прошу разъяснить суть обвинения. Разъяснять нечего. Я настаиваю. Сабина берет постановление и начинает зачитывать мне его текст. В ответ я беру протокол, ручку и записываю, что следователем мне суть обвинения не разъяснена.

Между тем Коваль спрашивает: "Максим Геннадьевич, а зачем Вы Бойко фотографировали при задержании?". – "Для ИВС, - не моргнув глазом отвечает Сабина, - таков порядок". "Не лгите, - вступаю я, - фотографируют подследственных только в случае ареста, а не задержания, перед отправкой в СИЗО. Для этого в ИВС есть специальная служба. Кстати, там же и отпечатки пальцев снимают". "Какие фотографии, - изумляется Сабина, - я никого не фотографировал, Вы это все выдумываете".

На Сабину жалко смотреть. Он перед выбором – либо терпеть мои плевки и дальше, либо попытаться отправить меня в СИЗО для самоутверждения. Опять на руках защелкиваются наручники. Я сижу в кабинете и глумливо комментирую попытки следователя составить представление в суд о моем содержании под стражей. Дело в том, что с момента окончания действия Переходных Положений Конституции – т.е. уже год – городская налоговая милиция еще ни разу никого не арестовывала, должно быть, преступники моего уровня им пока не попадались. А потому никто не знает, как надлежит оформлять соответствующие бумаги. Я, конечно, мог бы подсказать, но следователь не выдерживает и выставляет меня с двумя охранниками в коридор.

Появляется тень отца Гамлета – адвокат Коваль. Он принес мне пиццу, бутылку "Колы" и массу новостей. От еды я отказываюсь – в наручниках принимать пищу довольно-таки неудобно, а вот новости выслушиваю охотно. Оказывается, Сабина обходит все места, где меня знают, и просит написать мне отрицательную характеристику, мотивируя это тем, что таких тварей, как я, свет не видывал – жену с ребенком выгнал, мать избиваю, отбираю у нее и пропиваю пенсию и проч. Помимо этого, следователь распускает сплетни о том, что меня кто-то когда-то якобы видел пьяным в каком-то ресторане, где я чуть не упал в фонтан и бросал в народ деньгами в сумме две тысячи то ли гривень, то ли долларов.

Но меня сейчас интересует другое – что с жалобой на незаконное задержание? Коваль говорит, что вчера зашел в кабинет к Сабине в тот момент, когда тот договаривался по телефону с судьей местного суда Киевского района (на территории которого расположена городская налоговая) Брежневым о том, чтобы мою жалобу не рассматривали, а переслали в местный суд Куйбышевского района.

Тут меня осеняет: "Евгений Андреевич, готов держать пари, что вопрос об избрании мне меры пресечения будет рассматриваться в Куйбышевском суде судьей Якубенко". Коваль недоверчиво мотает головой: "Это невозможно. Во-первых, представления на арест рассматривают только председатели судов, в Куйбышевском суде обязанности председателя исполняет знаменитый судья Тупицкий, вынесший приговор Салову, а вовсе не Якубенко. Во-вторых, территориальная подсудность будет определяться местом расположения следственного отдела. Городская налоговая расположена в Киевском районе, надзор за делом осуществляет городская прокуратура – с какой стати передавать представление на задержание в какой-то Куйбышевский суд? В конце концов, - горячится Коваль, - вспомните дело Фельдмана. Банк "Славянский" находился в Запорожье, но вопрос о дальнейшем содержании Фельдманана под стражей рассматривал районный суд столицы – по месту нахождения господина Орла".

Я возражаю: "Дело Салова тоже должен был рассматривать суд Киевского района г. Донецка, но председатель райсуда тогда сказал, что позорится не будет, и дело передали в Куйбышевский район, судье Тупицкому. Сейчас та же история. Что же касается судьи Якубенко, то он люто меня ненавидит и с моей подачи может запросто лишиться судейской мантии". И тут я рассказываю Ковалю эту удивительную историю.

Не далее как в марте этого года в моих руках оказалась бумажка весьма деликатного свойства с подписью Воскояна. Оказалась в самом прямом смысле – я стоял недалеко от Лясковца и Воскояна и рассматривал в компании с Валиком Хорошуном из "Делового Донбасса" замечательный документ, который уличал налоговый тандем в тайном проникновении на территорию предприятия с целью элементарного хищения. Тут же последовало нападение на меня Лясковца с выкручивание рук и ломанием пальцев, руку он мне разодрал до крови, но бумажку вырвал и уничтожил. Немедленно мной был вызван наряд милиции по телефону "02" (господа из Генеральной прокуратуры могут проверить – это было 14 марта, фамилия дежурного по городу, принявшего вызов, у меня записана). Однако милиция не приехала – Воскоян демонстративно позвонил в Куйбышевський райотдел, где его знают, и попросил на вызов не приезжать. Я, не смывая крови, тут же направился в райпрокуратуру и сделал соответствующее заявление (не хватало, блин, чтобы всякая налоговая мразь мне пальцы ломала). Прокуратура в возбуждении уголовного дела, естественно, отказала без всякого объяснения.

Отказ прокурора я обжаловал в Куйбышевский суд 6 мая, а 24 мая вытащил из почтового ящика конверт с повесткой, в которой я приглашался в судебное заседание на 22 мая. Смотрю, когда же повестка была отправлена, и глазам не верю – на конверте нет почтового штемпеля! Повестку мне попросту подбросили пару часов назад, минуя почту. Более того, поскольку почтовый ящик у нас общий на весь подъезд и открыть его может только почтальон своим ключом, кто-то ящик взломал. Начинаю опрашивать соседей – те видели, что на первом этаже крутился молодой человек, по описанию очень похожий на Воскояна. Звоню в Куйбышевский суд, называю исходящий номер, указанный на конверте, и прошу сообщить, за кем числится корреспонденция. Оказывается – за судьей Якубенко. Набираю номер, представляюсь. В ответ:
- Я рассмотрел Вашу жалобу на отказное постановление прокуратуры, жалоба оставлена без удовлетворения.
- А Вы меня вызывали в судебное заседание?
- Конечно, секретарь может подтвердить, что повестка Вам выписывалась. К тому же, коль скоро Вы поm,звонили, значит, Вы знали о судебном заседании, а раз не явились, то это - Ваши проблемы.
- Но каким образом в моем почтовом ящике оказался конверт со штампом суда, исходящим номером и с непогашенными марками? Он что, на почту не сдавался? Якубенко бросает трубку. Процессуальный закон содержит жесточайшую регламентацию порядка вызова сторон в заседания. В частности, повестки должны направляться исключительно заказными письмами с обязательным уведомление о вручении и в такой срок, чтобы сторона получила повестку не позднее чем за пять дней до заседания. Я изложил ситуацию на бумаге и подал жалобу в областное Управление юстиции с просьбой внести представление о возбуждении в отношении судьи дисциплинарного производства. Там – шок. Дело кое-как замяли (должно быть, это обошлось Якубенко в приличную сумму), но я, неугомонный, как раз сегодня планировал брать интервью у заместителя начальника Управления касательно проделок двух донецких судей – Якубенко и Коновалова из Ворошиловского райсуда. Коваль трясет головой: "Но ведь в таком случае Якубенко тем более не станет рассматривать Ваше дело, он обязательно возьмет самоотвод. Я сейчас заеду в Куйбышевский суд для того, чтобы еще раз убедиться, что Вы не правы, потом поеду в Киевский райсуд и буду Вас ждать там". Наивный Евгений Андреевич…

Мы с охранниками опускаемся в полуподвал. Налоговики озабочены тем, как меня незаметно вывезти – одна мысль, что мою личность в наручниках может запечатлеть какой-нибудь фотокор, вызывает у Сабины истерику. Со стороны черного хода во двор налоговой инспекции загоняется микроавтобус, на переднее сиденье садится безвкусно одетая дама, сильно смахивающая на представителя отряда парнокопытных – должно быть, начальник следственного отдела, напротив меня – следственная группа (мной, оказывается, занимается уйма дармоедов) в составе Сабины и еще какого-то "следока". Я намекаю на то, что руки надо бы завести назад – особо опасных преступников перевозят именно таким образом, но конвоирам не до меня. Ворота заперты, и мы ждем, пока с внешней стороны не подойдет тот самый господин Сулейманов с ключом.
Мы едем в местный суд Куйбышевского района.

V
По дороге – остановка возле прокуратуры. Я намекаю Сабине на то, что пропустил обед в ИВС, и сегодня меня уже не покормят (никаких иллюзий относительно своего освобождения я не имею). Сабина шипит что-то невразумительное. "Ты, блин, не шипи, а зайди в гастроном возле суда и купи мне чего-нибудь поесть". – "А кормить тебя я где буду?" – "Заведешь в комнату конвоя и покормишь. За мое самочувствие, между прочим, не начальник ИВС отвечает, а лично ты. А ведь не сам к тебе пришел, ты же ко мне на работу с наручниками приперся, вот и корми".

Сабине кто-то звонит на мобилку и сообщает, что возле суда собирается народ. Сабина вызывает дополнительную охрану из городской налоговой и требует прислать побольше долбо..бов из Куйбышевской районной налоговой милиции. Подъезжаем к суду. Через тонированные стекла вижу Алексея Миронова, главного редактора "Обкома". Леха прохаживается с Р.Калифорнийским, чье четверостишие про Азарова я до сих пор вспоминаю с большим удовольствием. Интересно, вернул ли Калифорнийский Лехе книжку Лотмана? Пока я предаюсь воспоминаниям о славном времечке нашей совместной работы в "обком.net", появляется дополнительная охрана и меня выводят. Сабина орет, чтобы конвоиры бежали, но мне торопиться не куда – я рассматриваю заполнивших коридоры суда коллег. Входим в зал заседаний. Меня помещают в клетку и снимают наручники. В коридоре возле дверей выставлена охрана, дабы никто не мог попасть в зал. Этого Сабине кажется мало и дверь он закрывает изнутри на ключ. Кто-то скребется снаружи, Сабина впускает сначала Куйбышевского прокурора Бойчука (а ему что здесь надобно?) и судью. Дверь снова закрывается на ключ, после чего оглашается состав суда – судья Якубенко при секретаре Гужве. Однако дело слушать невозможно - нет защитника. Оказывается, Коваль действительно приезжал в Куйбышевский суд, где его приняли за очередного журналиста и сказали, что никаких документов в отношении Бойко к ним не поступало. Коваль помчался в Киевский райсуд, где его уже завернули назад, через 20 минут он должен прибыть.

В клетке зала заседаний мне сидеть скучно и я требую отправить меня к подконвойным подсудимым. Сабина машет рукой и меня заводят в комнату, напополам перегороженную решеткой. По ту сторону – подсудимые, по эту – менты. Я перебрасываюсь парой слов с народом. Пришел Коваль. Я снова в клетке, в зал входит начальница следственного отдела, Сабина, Куйбышевский прокурор, защитник, судья и секретарь. Двери закрываются на ключ. Слышны возмущенные крики народа, толпящегося в коридоре, но охранники с надписью "податкова міліція" на спине никого к дверям не подпускают (вот оно – правосудие по-Азаровски). Я заявляю, что у меня есть ходатайства, подлежащие рассмотрению до начала слушания по существу. Судья: «Потом заявишь». Задает вопросы по анкетным данным. Я требую занести в протокол мои ходатайства: во-первых, открыть двери и дать возможность желающим присутствовать в заседании; во-вторых, направить дело по подсудности в местный суд Киевского района; в-третьих, перевести в разряд зрителей Куйбышевского прокурора, поскольку надзор за следствием в городской налоговой милиции осуществляет не он, а прокурор города Ольмезов. Судья: «Ходатайства отклоняются. В суд поступило представление следователя, согласованное с прокурором Куйбышевского района…». Тут поднимается Коваль: «Ваша честь, Вы отклонили ходатайства не только без всякой мотивации, но и даже не выслушав точку зрения защитника, следователя и уважаемого прокурора». Судья начинает сбивчиво объяснять, что ст. 129 Конституции Украины в части гласности судебного процесса не распространяется на рассмотрение жалоб на незаконное задержание и избрание меры пресечения. Я аплодирую, прокурор опускает глаза.

Коваль впадает в демагогию и произносит целую речь о недопустимости возрождения инквизиционного процесса в противовес гласности и т.п. Судья скучает, прокурор рисует чертиков. Слово предоставляется мне. Прежде всего, я интересуюсь судьбой моей жалобы на незаконное задержание. Оказывается, она уже у Якубенко и будет рассматриваться вместе с представление об избрании меры пресечения. Объясняю незаконность задержания:
- утверждение следователя о том, что я бомж, действительности не соответствует - я постоянно проживаю по адресу, который совпадает с адресом прописки паспорта;
- никаких предусмотренных законом оснований для задержания не было;
- на момент задержания я подозревался в совершении преступления, предусмотренного ст. 212 ч. 2, которая не предполагает в качестве наказания лишения свободы, что автоматически делает задержание незаконным;
- я никоим образом не скрывался и не мог скрываться от следствия хотя бы по тому, что журналист – профессия публичная, каждый вторник в наиболее популярной газете города выходят мои статьи, подписанные моим настоящим именем с указанием рабочего телефона, по которому читатели могут мне позвонить;
- я руковожу Общественной приемной Донецкой областной организации «Громадський контроль», ко мне ежедневно приезжают люди со всей области, рассказывают о бесчинствах милиционеров, налоговиков и прокуроров, информация о работе Общественной приемной размещалась неоднократно в прессе с указанием моих координат, а потому говорить о том, что я от кого-то скрываюсь просто несерьезно;
- меня никто никогда не ставил в известность о возбуждении в отношении меня уголовного дела, повестки мне никогда не направлялись, ни члены моей семьи, ни сотрудники ЖЭКа, ни администрация места работы никогда не получала повесток для передачи мне;
- в течение последнего месяца я неоднократно официально встречался с лицами, участвовавшими в задержании – Воскояном и Лясковцем. 21 июня я был в налоговой милиции города по просьбе ее сотрудника Сулейманова, что полностью опровергает ложь о том, что я прячусь. Если кто и скрывается, то не я, а от меня – 18 июня ни налоговики, ни присутствующий в зале прокурор Бойчук не явились в заседание к судье Н.Васильевой в этом же Куйбышевском суде по моей жалобе на отказное постановление прокурора в отношении Воскояна и Лясковца (я дважды обращался с заявлениями о привлечении к ответственности этого дуэта, в обеих случаях прокуратура мне отказывала без мотивировки, оба постановления я обжаловал, первая жалоба попала к судье Васильевой, жалоба еще не рассмотрена по причине неявки прокурора, вторая жалоба была у Якубенко описанным выше результатом).

Я поворачиваюсь к прокурору: «Если я, как Вы утверждаете, скрываюсь, то почему Вы не явились в суд 18-го? Заодно бы повестку мне вручили и проинформировали о возбуждении уголовного дела». Бойчук начинает что-то путано объяснять, мол, заседание было назначено на 8-00, а рабочий день у него начинается в 9-00. Судья обескуражен: «Так Вы говорите, что 18-го числа были здесь по жалобе на прокурора? У какого судьи? У Натальи Петровны? Я проверю, но тогда это действительно нонсенс».

Слово берет Сабина: «Ваша честь, я прошу избрать Бойко меру пресечения в виде содержания под стражей, поскольку его плохо характеризуют окружающие». Коваль просит зачитать производственную характеристику, находящуюся в деле, Сабина возражает: «Характеристику писали такие же журналисты, как и сам Бойко, а это народ такой, что может написать все, что угодно». Я прошу пояснить, кто именно плохо обо мне отзывается. Сабина: «Да практически все. Вот бывшая жена сказала, что в прошлом месяце Бойко ей дал на ребенка только 50 гривень». Я поднимаюсь в клетке: «Ваша честь, прошу приобщить к материалам дела список женщин, которые отзываются обо мне хорошо». Прокурор ржет, Якубенко машет руками. «Не только жена, - не успокаивается Сабина, - вот еще Хряков дал показания, что Бойко ходит обвешанный связками чеснока и общается с космосом». «Это какой Хряков, - оживает прокурор, - который Хренов, что ли?». Все смеются, эту историю с Хряковым-Хреновым знает полгорода, включая присутствующих в зале.

Для тех, кто не знает, рассказываю.

Александр Витальевич Хряков по праву считается второй достопримечательностью шахтерской столицы после котлеты по-донбасски. На общественных началах он является уполномоченным Госкомпредпринимательства по Донецку и Донецкой области, и в задачи его входит всячески защищать мелкого предпринимателя от чиновничьего произвола. Правда, по идее, он это должен делать бесплатно, но Александра Владимировна Кужель, наверное, забыла ввести своего уполномоченного в курс дела и ознакомить с таким немаловажным нюансом. Как бы то ни было, поработав немножко шахтным слесарем и поторговав на вещевом рынке, Хряков объявил себя общественным деятелем и теперь ни один скандал без него не обходится.

Очевидцы утверждают, что трезвый Хряков – это пьяный Жириновский. Но при этом Александр Витальевич постоянно представляется наперсником и ближайшим другом Андрея Клюева (бывшего заместителя председателя Донецкой облгосадминистрации, ныне – народного депутата и председателя комитета ВР), а также поверенным в делах заместителя областного прокурора Сабардина. Что касается Клюева, то мне доподлинно известно, что Андрей Петрович относится к Хрякову примерно также как и я (ну, быть может, омерзения чуть больше), а вот по части прокуратуры – дело сложнее. Господин Хряков постоянно всем показывает визитку зампрокурора области и пишет пачками пасквили в его адрес на тех же предпринимателей.

Был такой пасквиль и по поводу моей скромной персоны. В октябре прошлого года я обнародовал данные журналистского расследования касательно вопиющей коррупции в Марьинской межарайонной прокуратуре, провел по этому поводу даже пресс-конференцию с демонстрацией «гонорарной ведомости» в сумме 32 тысячи долларов, в которой заместитель межарйонного прокурора расписывался (хватило ума!) в получении денег от частного предпринимателя. Прокуратура взвыла, услужливый Хряков тут же написал на имя облпрокурора Виктора Пшонки письмо, в коем заклеймил меня, как человека психически нездорового и предложил совместными усилиями провести ответную пресс-конференцию, а меня привлечь к уголовной ответственности за незаконное присвоение себе права проводить пресс-конференции. Пшонка, естественно, не нашелся, что на такое ответить, и переслал письмо прокурору Донецка. Тот также изумился настолько, что направил хряковское послание в прокуратуру Киевского района – по месту проведения пресс-конференции. Вызывает меня помпрокурора, смеется и показывает хряковскую бумажку. Я ей говорю: «Позвольте, позвольте, так ведь это не просто жалоба, это же заявление о возбуждении уголовного дела», - и отчеркиваю хряковскую фразу о моем «привлечении к ответственности». Помпрокурора, мудрая баба, поседевшая на этой работе, начинает меня убеждать, что это никакое не заявление о возбуждении, а так, мол, крик души. Однако я настаиваю на том, чтобы по результатам рассмотрения этого «крика» было вынесено постановление – либо отказное, если я невиновен, либо о возбуждении дела. Делать нечего, написали в прокуратуре отказное постановление, и тогда я, в качестве ответного тоста («стукачей» не люблю еще с детского сада) вкатал заявление о привлечении Хрякова к уголовной ответственности за заведомо ложный донос. Прокуратура залегла на дно и не подавала признаков жизни в течении трех месяцев несмотря на мою письменную бомбардировку напоминаниями о сроках рассмотрения. Пришлось обратиться в суд с жалобой на бездействие прокурора. В судебном заседании представитель прокуратуры (кстати, супруга того самого Сабардина), плюнув, вручила мне копию отказного постановления по моему заявлению в отношении Хрякова. Но в резолютивной части постановления, очевидно, под влиянием подсознания, было записано «в возбуждении уголовного дела в отношении А.В.ХРЕНОВА отказать». Я, плача от смеха, обжаловал это постановление, и судья жалобу удовлетворила с мотивировкой «Бойко просил привлечь к ответственности Хрякова, а постановление вынесено в отношении Хренова». При этом прокурору Киевского района судья поручает опять вернуться к рассмотрению вопроса о возбуждении уголовного дела в отношении пана уполномоченного. Но на этом ХРЕНОВая история не заканчивается – прокуратура опять залегает на дно и делает вид, что первый раз слышит об отмене отказного постановления. Я опять, под гомерический хохот доброй половины города, обращаюсь в суд с жалобой на бездействие прокурора, заседание должно состояться 12-го июля.

И вот, этого самого Хрякова-Хренова налоговая привлекает в качестве эксперта моего морального облика, обосновывая необходимость моего ареста тем, что при упоминании моей фамилии у Александра Витальевича выступает слюна, как у бешеного бобика.

Судебный фарс продолжается
- Бойко скрывался от следствия, а потому его задержание законно и обосновано, - ведет дальше свою песню Сабина.
- Где же это я скрывался, уж не в редакции ли газеты?
- Ваша честь, - взывает к Якубенко следователь, - то, что Бойко скрывался, подтверждается тем, что он не приходил к следователю.
- Ваша честь, - возражаю я, - я еще раз категорически заявляю, что ни меня, ни членов моей семьи, ни моих друзей ни начальство никто не поставил в известность о возбуждении в отношении меня уголовного дела. Если бы следователь мне просто позвонил домой, то я бы сразу пришел, даже без всяких повесток. Я был в налоговой милиции накануне задержания – позвонил Сулейманов в редакцию, попросил меня подойти, я и подошел.
- Не верьте ему, - кричит Сабина, - Бойко приходил к Сулейманову для того, чтобы собирать обо мне информацию, а вовсе не по заданию газеты. В деле есть рапорт Сулейманова об этом.
- В коридоре стоит редактор отдела, к которой обращался Сулейманов с просьбой меня разыскать, допросите свидетеля.
- Никаких свидетелей, - кричит Якубенко, - тут Вам не суд.
- А я, Ваша честь, в этом и не сомневаюсь.
Сабина продолжает:
- В деле есть рапорт Воскояна о том, что он приходил к Бойко домой с повесткой, но дома никого не было, а это полностью доказывает то, что Бойко не имеет постоянного места жительства.
- А Вы почтой повестку направить не пробовали? - спрашиваю я. - Ваша честь, - продолжаю дальше, - обращаю Ваше внимание на то, что я не подписал постановление о привлечении меня в качестве обвиняемого, поскольку, во-первых, следователь не разъяснил мне суть обвинения, а во-вторых, русский и украинский вариант отличаются между собой. В русском тексте записано, что я виновен в неуплате налогов в сумме 117 тысяч грн., а в украинском – в сумме 33 тысячи грн.
- Это не имеет никакого значения, мы сейчас не суть обвинения рассматриваем, а меру пресечения выбираем, - кричит судья.
- Отнюдь, - не унимаюсь я, - избрать меру пресечения в виде содержания под стражей возможно только в том случае, если вменяемое преступление предусматривает в виде наказания лишение свободы на срок более трех лет. Если я обвиняюсь в неуплате 117 тысяч, то это соответствует части 3 статьи 212, и содержание под стражей допустимо, но если в неуплате 33 тысяч – то в таком случае я обвиняюсь по части 1, и ни о каком содержании под стражей речь идти не может – эта часть не предусматривает вообще досудебного следствия, только протокольную форму подготовки материалов.
- Что Вы мне какие-то бумажки суете, на русском языке, на украинском, - кричит Якубенко (он вообще все заседание проорал), - меня интересует только тот текст, который находится в деле. В деле у меня – русский вариант.
- В деле оба варианта, можете проверить, - бросаю я.

Якубенко листает материалы и убеждается, что в дело вшиты, действительно, оба варианта – и русский со 117-ю тысячами, и украинский с 33-мья. Тогда судья находит соломоново решение:
- Поскольку производство ведется на русском языке, я не буду рассматривать украинский экземпляр, он для меня необязательный.
- Ваша честь, - вновь поднимаюсь я в клетке, - в соответствии со статьей 10 Конституции Украины государственным языком является украинский и я не вижу причины игнорировать документы, составленные на этом языке.
Тут (о, боги!) поднимается Коваль:
- А я с Бойко не согласен. Как сочувствующий идеям коммунистической партии, я полагаю, что русский язык является средством межнационального общения, и потому…
- Евгений Андреевич, - обрываю я своего защитника, - у Вас нет желания помолчать?
- Так что же будем делать? – чешет репу Якубенко.
- Ваша честь, - говорю я, - надо просто посмотреть акт налоговой проверки, на который ссылается постановление, и окончательно уяснить, какова же была сумма недоимки.

Якубенко листает дело, но никакого акта там, естественно, нет, что и требовалось доказать.
- Так тут даже опись документов отсутствует, - удивляется судья. Поднимается прокурор:
- Уважаемый суд, произошла просто описка. Конечно же, недоимка составляет 117 тысяч, просто следователь ошибся, когда писал постановление.
- Ну, так примите меры прокурорского реагирования к следователю, - заявляю я, - акта налоговой проверки нет, сумма недоимки написана с потолка, это что – нормальная следственная работа?

Опять поднимается Сабина:
- Ваша честь, я прошу удовлетворить представление и отправить Бойко в СИЗО. Это – лживый тип, он все преувеличивает. Например, Бойко в анкетных данных сказал, что у него на иждивении находится мать 74-х лет и 6-ти летняя дочь. Это действительности не соответствует, на иждивении у него только дочь. Что же касается матери, то наоборот, это он у нее на иждивении, пенсию забирает, в деле есть показания матери.
- А какова пенсия? - спрашивает Коваль у Сабины.
- 120 грн., есть справка.
- Но каким образом на 120грн. могут прожить три человека, и куда же деваются гонорары Бойко? – удивляется Коваль.
- Да и зачем мне пенсию отбирать, - вставляю я, - мне украденных 117 тысяч хватит надолго.
- К тому же, - продолжает Сабина, в деле имеются данные о том, что Бойко может выехать на длительное время из Донецка. Как показала его бывшая жена, он раньше каждое лето уезжал в Крым на полтора месяца, и в этом году хотел, планировал даже дочь с собой взять. Я полагаю, что для недопущения этого необходимо взять обвиняемого под стражу. Судья опять начинает листать дело, и тут выясняется, что следователь не предоставил полного комплекта документов, необходимых для моего ареста – нет копии протокола задержания и еще нескольких бумажек. Встает прокурор.
- Уважаемый суд, дело в том, что за последний год, с момента введения нового порядка взятия под стражу, следственный отдел налоговой милиции города еще никогда никого не арестовывал. Поэтому следователь, по неопытности, не знал, какие документы нужно представлять в суд.
- Имею ходатайство, - я опять встаю со своей скамьи, - прошу вынести частное определение в адрес ГНА в Донецкой области относительно профессиональной беспомощности сотрудников следственного отдела ГНИ в г.Донецке.
- Все, достаточно, - кричит Якубенко, - суд удаляется на совещание.

Судья уходит, вслед за ним убегает Сабина – будут совещаться, что же со мной делать. Слышу голос следователя, обращенный в коридоре к охраннику: «Никому не расходиться. Сейчас повезете его назад».

Я теряюсь в догадках относительно будущего судебного вердикта. При всей ненависти ко мне что судьи, что следователя (Господи, а ему-то я что плохого сделал?), мой арест при таких «аргументах» вызовет скандал с последующей отменой постановления апелляционным судом. Якубенко лишняя отмена вовсе не к чему. С другой стороны, выпускать меня никто также не намерен.

Коваль протягивает мне записку от друзей. В ней - слова поддержки и предложение сменить защитника. Приведен список адвокатов, согласных меня защищать. Мои милые преданные друзья не понимают, что Евгений Андреевич является для меня идеальным защитником, который нужен мне на время моего задержания (и возможного ареста). Наверное, он не очень впечатляет как трибун, зовущий на баррикады во имя моей свободы, но мне нужно не это, мне нужно, чтобы кто-то передавал мне каждый день поесть. Одним из способов ломки в ИВС является изоляция от внешнего мира. Как правило, следователь дает указание не принимать передачи для задержанного, который, не имея свиданий с родными, томится в полной безвестности, к тому же, без еды, без чая, без курева. Кстати, как потом выяснилось, то же правило было применено и ко мне, передачи, которые пытались мне передавать мои друзья, в ИВС просто заворачивали назад. И ко мне доходила только еда, ежедневно приносимая Ковалем, поскольку отказать адвокату начальство ИВС просто не смело. Стали ли бы ежедневно приходить ко мне все эти маститые юристы? Не думаю. А вот Коваль – приходил. Поэтому, раз уж так настаивают авторы записки, я могу взять еще одного защитника, но от Коваля отказываться не буду ни в коем случае. Обращаю внимание на фамилию Салова, может согласиться на его участие, как человека пострадавшего в этих же стенах от этих же судей? С другой стороны, Сергей Петрович – это неизбежный политический флер, который мне абсолютно ни к чему.

Мы – я в клетке, прокурор и гривастая тетка в зале, - ждем судью и чешем языки. Прокурор явно умнее следователя и даже не пытается делать вид, что не знает, почему я оказался в таком неуютном месте. Мы обсуждаем мои публикации в «Обкоме», Бойчук со смехом вспоминает статью о начальнике Марьинской налоговой, который укрепил в честь себя мемориальную доску на здании ГНИ. Статью тогда перепечатали «Вечерние вести», далее она перекочевала в какую-то телевизионную передачу, которую непостижимым образом смотрела вся Марьинка. Шум стоял колоссальный. Прокурор недавно проезжал в тех местах, специально заехал посмотреть, висит ли доска. Оказывается, висит.

Беседа плавно перетекает на мои публикации по «делу Ополева», возбужденному налоговиками по подложному постановлению. Материалы дела сейчас находятся как раз в следственном отделе городской налоговой, поскольку суд отказался их рассматривать без данных почерковедческой экспертизы подписи следователя под постановлением о возбуждении. Все знают, что подпись подделана, поэтому постановление суда о назначении экспертизы всячески саботируется. Начальника следственного отдела интересует главное – если уголовное дело в отношении Ополева она тихонько, дабы не проводить экспертизу, закроет за отсутствием состава преступления, не будет ли по этому поводу шумных статей?

Прокурора же больше интересуют подробности разгрома, учиненного налоговой милицией 19 февраля в офисе «обком.net». Для него откровением является то, что я – не первый журналист, отведавший наручников.

Пришел Сабина, рассказывает, что, оказывается, Гарант жаждет видеть в должности Генерального прокурора Пискуна. Прокурор кривит физиономию, следователь сияет. Начинается оживленная дискуссия на тему, как это отразится на моей судьбе. С одной стороны, про Пискуна, в отличие от Васильева, я еще никаких гадостей написать не успел. А потому, вроде бы, его назначение должно быть мне только на пользу. Но с другой стороны, учитывая мое «обкомовское» прошлое и то, что издание было уничтожено после выхода обращенной к Пискуну статьи Марка Болдырева, ничего хорошего в назначении такого Генерального прокурора для меня тоже вроде бы нет.

Наконец, входит Якубенко, зачитывает постановление – продлить задержание до 10 суток, поскольку не известно, было ли задержание законным. Следователю в постановлении дано указание собрать дополнительные данные о моей персоне и проверить законность задержания. Ну что здесь можно комментировать. Это мне – за историю с почтовым ящиком.

VI
На меня опять одевают наручники. На этот раз по правилам – руки за спину. Проходя по коридору, я оборачиваюсь и говорю в сторону Лары Бурмаковой: «Салов». На выходе из здания суда меня, присев, фотографирует Игорь Ткаченко из ИТАР-ТАСС. Владимира Бойко выводят...С Сабиной по такому случаю делается форменный припадок, он орет на охранников, те огрызаются. Молодец, Игорек, он такой же безбашенный, как и я. В конце мая мы потрясли Донецк публикацией о внедрении налоговиками косвенных методов определения налоговых обязательств. В качестве иллюстрации возможного объекта применения этих методов была использована фотка Игоря, запечатлевшая «пятачок» перед зданием областной ГНА, превращенный сотрудниками в стоянку собственных машин.

«Мерсы», «Мазды», «Опели», купленные на скромную зарплату госслужащих, явно просились быть учтенными при исчислении реального дохода, получаемого Папаикой (председателем ГНА в Донецкой области) и его архаровцами. После выхода статьи стоянка была немедленно ликвидирована и теперь налоговые служивые паркуют своих железных коней на примыкающих улицах, видимо, вспоминая меня «незлым тихим словом».

Мы едем в городскую налоговую, всю дорогу Сабина злобствует – оказывается где-то вышла моя статья про Вадика Папаику, что придало моему задержанию совершенно определенный шарм. Опять начинается старая песня про стрельбу при попытке к бегству. Я не реагирую – птенцы гнезда Азарова стрелять наверняка не умеют, разве что брать взятки. Повернувшись к охраннику спрашиваю, демонстративно кивая на сидящего напротив Сабину: «И где ж такие кадры берет налоговая милиция?». Тот скалит зубы: «По остаточному принципу набирают». Высадив возле налоговой Сабину и тетю-лошадь, охранники везут меня в ИВС.

В Изоляторе несказанно удивлены моим приездом: «Тебя опять сюда? – А мы тебе даже поесть не оставили - нам утром из налоговой сказали, что больше тебя мариновать они не будут». Я сразу же спрашиваю, что с Москаленко. Оказывается он уже в СИЗО. Охранники настолько поражены этой моей выходкой, что с почтением препровождают меня в камеру, не рискнув даже обыскать. Я прошусь в шестую. Для такого гостя – любой каприз. В камере никого нет, газеты, которыми я укрыл нары, нетронуты. Через час приносят передачу. Передачу я получаю впервые. Открывается кормушка, дежурный протягивает лист бумаги, заполненный почерком Коваля, я расписываюсь в получении, после чего мне вручается пакет. По содержимому пытаюсь угадать, кто что передавал. Шоколадка явно из редакции, отбивная и пакет с салатом – от ребят, владельцев кафе, чай, сахар, хлеб, короче, жить можно.

VII
Поскольку держать народ в одиночных камерах недопустимо, мне интересно, кого же мне судьба пошлет в сокамерники. Накручиваю круги, как тигра в клетке, пытаясь проанализировать свое самоощущение.

Во-первых, ранее я никогда не думал, что настолько может угнетать отсутствие часов. Собственно, у меня их и на свободе не было, но был какой-то ритм, ежеутренне задаваемый планом работы на день. В камере нет таких ориентиров, как высота солнца; точки временного отсчета – утренняя проверка, обед, вечерняя проверка.

Во-вторых, я действительно удивлен тем, что может так действовать на психику одиночество в закрытом пространстве. Я никогда не ощущал потребности в шумных компаниях и всегда старался хотя бы отдых проводить в одиночку. Однако лишь теперь понял, что живое существо держать в клетке нельзя. Дочь, кстати, давно просит попугая. Нет уж, лучше я ей какую зверушку куплю.

Уже после вечерней проверки в камеру вводят деда бомжеватого вида. Тот протягивает руку, шепелявя беззубым ртом: «Николай, 93-я, часть 1». Дед совершенно не производит впечатление человека, способного на убийство в особо жестокой форме. Должно быть, бабку свою по пьяному делу кочергой замочил. Хотя, с другой стороны, дед назвал статью по старому УК, откуда ему знать, действовавшие ранее нормы? Надо будет порасспросить, может он уже когда сидел, хотя внешне о нем так не скажешь – дед себе и дед. Я, на правах старожила камеры предлагаю дяде Коле нары у стены, на которых спал Олег, угощаю разными вкусностями. Мы просим у дежурной кипяток. На посту Надя (имя я изменил – зачем зазря хорошего человека под «пули» начальства подставлять) – человек добрый и отзывчивый, другие могут и не дать, варим чай. Обращаю внимание на то, что дед бросает в кружку сразу шесть пакетиков «Липтона». Пьет, держась за голову и постанывая.
- Что, дядь Коль, менты побили?
- А то как же без этого, от..здили по первое число в линейном отделении. С этим у них запросто.

Поздним вечером в камеру вводят до полусмерти избитого в Буденновском райотделе Сергея Губенко. Ему 34 года, совершенно невзрачный, запуганный, с разбитой переносицей и глазами раненого оленя. Статья 115, часть 1 – убийство.

Сергей валится на нары и, всхлипывая, пытается рассказать, как из него двое суток выбивали явку с повинной. Он плачет: «Не убивал я его, не убивал». – «Зачем тогда протокол явки с повинной подписал, - пожимаю плечами я, - все равно пришлось бы тебя выпускать, ты бы и сделал заявление о способах ментовской работы». Сергей поднимает на меня глаза: «Тебе когда-нибудь противогаз, заполненный нашатырным спиртом, на голову одевали?». Возразить нечего. Тут только до меня доходит, что вся моя бравада, все мои хихоньки над Сабиной лишь потому имеют место, что я не испытал и десятой части того, что выпадает на долю того самого «пересічного громадянина», о защите прав которого на всех углах чешут языки народные депутаты и прокуроры. Это еще неизвестно, как бы я себя вел, и что бы подписывал, пройди я, как Сергей, все эти круги ада – двое суток изощренных пыток в райотделе, когда опера меняются, а испытуемый – нет. Меня не подвешивали на дыбу, не пытали током, мне не делали «слоника», одевая на голову противогаз и перекрывая клапан. Я не проходил унизительной процедуры обыска в ИВС, у меня даже не отобрали обувь, не говоря уже о том, чтобы хоть пальцем тронуть. Обо мне беспокоятся друзья, у меня есть защитник и моральная поддержка извне. Как бы я не заявлял, что хочу быть со всеми в общей камере, для охранников я – на особом положении. Основная же масса народа, оказавшись в застенках, испытывает то, о чем я ранее знал только из рассказов покойного отца, прошедшего немецкий плен и концлагерь. За день до моего водворения в ИВС был случай: какой-то мужик, недовольный тем, что задыхается в камере из-за выключенной вентиляции (а в Донецком ИВС задержанные действительно нередко спят на полу, припав ртом к дверным щелям), несколько раз звал охранников с просьбой приоткрыть хотя бы кормушку. Как рассказывал Олег Москаленко, ментам все это надоело, зашли в камеру с резиновыми дубинами, объяснили мужику, где он находится и какие у него права, вытянули в коридор, надели наручники и подвесили за них к решетке, где задержанный и провисел полдня в назидание остальным. Зато надышался. Сергей мне протягивает бумаги, я читаю и ничего не могу понять: «Парень, а как тебя в ИВС вообще приняли?». Дело в том, что Сергея никто не задерживал – судя по постановлению, ему прямо в райотеделе предъявили обвинение и отвезли к судье, которая санкционировала арест. Но в постановлении об избрании меры пресечения судья забыла указать, в какой именно следственный изолятор обвиняемого необходимо препроводить. И потому ни один СИЗО его принять не может. ИВС – тоже, ибо держать арестованного в ИВС более трех суток нельзя (обычно в СИЗО их переводят на следующее утро), а исправить судейскую ошибку в течение 72 часов невозможно, завтра – День Конституции, а потом три дня выходных. «То-то я думаю, - отвечает Сергей, - почему в ИВС начальник смены так не хотел меня брать, а менты из райотдела божились, что завтра подвезут какие-то бумаги, лишь бы только ночь меня где-то подержать». Никаких бумаг никто завтра, конечно же, не подвезет, но в любом случае Сергею здесь лучше, нежели в райотделе, поэтому шуметь по его поводу я не буду – пусть парень отлежится.

Сергей рассказывает свою историю: работая сторожем на складе пиломатериалов, выпивал со знакомым. Лег спать. Через пару часов вышел на улицу, смотрит, а собака (из породы тех свинокрысов, что наводят ужас размером челюстей), которую держал хозяин склада для отпугивания воров, вцепилась лежащему на земле гостю в горло. Оттащил собаку, но было уже поздно. Перепугавшись, оттянул труп на сотню метров, засыпал опилками и поджег, в надежде, что никто не узнает в нем мужика, приходившего на склад в гости.
- Слушай, Сергей, а на хрена ты вообще к трупу прикасался? Максимум, в чем тебя могли бы обвинить, это в убийстве по неосторожности, да и то только в том случае, если бы удалось доказать, что присмотр за собакой входил в твои обязанности.
- Дурак потому что. А теперь следователь утверждает, что я сначала ударил убитого в шею ножом, а только потом натравил собаку. А у меня и ножа в сторожке не было – только перочинный, на котором никаких следов крови нет. Это я знаю от опера, который мне говорил, что, мол, давай двадцать штук баксов и вали отсюда на все четыре стороны, напишем, что был несчастный случай.
- А что эксперт?
- Эксперт сначала говорил, что ничего конкретного сказать не может, но потом опера меня опять к нему возили, заставили рассказать, как я якобы убивал, и эксперт написал то, что написал.

В постановлении об избрании меры пресечения записано, что судебно- медицинская экспертиза установила, что на шее убитого имеется резаная рана с повреждением сонной артерии и яремной вены. Я за свою жизнь видел много ран и на разных трупах – и еще теплых, и эксгумированных, но мне действительно сложно представить, как можно обнаружить следы ножа на изодранной собакой шее обгоревшего трупа. Но с другой стороны, я ведь не обязан верить и Сергею (тюрьма – не церковь), в конце концов, эксперт несет ответственность за свое заключение и писать просто так то, чего не было, не станет. Нет, конечно, я был как-то раз свидетелем того, как рвался протокол вскрытия и писался новый, но ради того, чтобы посадить какого-то там Губенко, на такое никто не пойдет.

Сергей допытывается, что ему теперь делать. Совет один – показаний не менять, раз уж взял на себя убийство, держаться теперь только этой версии. Я объясняю Сергею, что все равно доказать его невиновность не удастся, а учитывая раскаяние и первую судимость, он вполне может получить срок меньше минимального.

Дед молча лежит на нарах и только одобрительно кряхтит, слушая, какие я советы даю товарищу по камере. Потом идет к раковине умываться, снимает рубашку. В тусклом свете я изумленно рассматриваю татуировки: на правом плече – маяк свободы, на левом – могильный крест с подписью ГУЛАГ. На соседние нары, утирая мокрое лицо, усаживается мое журналистское счастье – один из наиболее уважаемых криминальных авторитетов Донецка, 66-ти летний Николай Михайлович Савченко, более известный как Квадрат, признанный особо опасным рецидивистом еще в начале 60-тых и сейчас задержанный после трех месяцев розыска по подозрению в убийстве милиционера.

Пятница, 28 июня. На утренней проверке начальник смены с ухмылкой поздравляет нас с Днем Конституции. Мы желаем ему того же.

"Жалобы есть?" – эта стандартная фраза произносится каждый раз. Я по наивности в первый день задержания даже думал, что она что-то значит. Но сейчас понимаю – просто ритуал. После проверки Сергей опять укладывается на нары, постанывая и держась за голову, мы с хозяйственным Квадратом наводим порядок в камере. Посредине "хаты" который день стоит не просыхающая лужа, и мы, взяв у дежурного веник, проводим мелиоративные работы - пытаемся размазать воду по всей поверхности пола - может высохнет. Проблема, собственно, в том, что где-то подтекает водопроводная труба. Не так давно в ИВС был ремонт – во-первых, окончательно убрали из камер "сцены", заменив их нарами, во вторых, справа от двери соорудили некое подобие кабинки общественного туалета и раковину. Кранов, правда, нет - если нужна вода, ее из коридора включает дежурный по камерному блоку. Тем ни менее, откуда-то сочится струйка, должно быть сказывается качество ремонта, проведенного в изоляторе силами «15-ти суточников» и бомжей.

Набираем в пластиковые бутылки воду, дабы не дергать каждый раз дежурного. Завариваем чай. Вообще-то кипяток дают только в 10 вечера и только по кружке на брата, но Квадрата здесь знают все, он к дежурным обращается по именам, и потому, в виде исключения, нас балуют горячей водой в нержавеющих кружках без ручек.

Несмотря на непрезентабельную внешность, Квадрат на самом деле оказывается человеком с колоссальной эрудицией и феноменальной памятью, настоящим лагерным интеллигентом. Впервые получивший срок в 53-м, на волю вышел только через 19 лет, правда, ненадолго, но с 1980 года Квадрат на зону не хаживал, занимался самообразованием, перечитал все то, что публиковалось в перестроечные годы и потому может часами смаковать подробности ареста Берии или причины отставки маршала Жукова после разгрома "антипартийной группировки".
- Знаешь, Вовка, - Квадрат сидит по-турецки на нарах и качает головой как китайский болванчик, - мы с тобой попали в место, можно сказать, историческое. Тут сидели все, кроме Алика Грека – он работал под ментами и ИВС ему не грозил. А остальные авторитеты тут все побывали – Цвех сидел, Михаил Михайлович сидел, Бокал - и тот сидел, окурки по камере собирал: менты его "заморозили" и не пропускали никаких передач. Между прочим, в этой камере в 96 году повесился Таиров из бригады Самсона. Яшу к тому времени уже хлопнули, бригада распалась, и его бывших ребят взяли прямо на разборках.
- А вешатся зачем?
- При таких-то подвигах, Таирову было без разницы – все равно "вышки" бы он не миновал. А я как раз тогда был в третьей хате на первом этаже. Только не сидел, а лежал - под капельницами. Слышу – кипишь наверху, Таиров, оказывается, рубашку порвал, удавку сплел, за решетку зацепил и свесился со "сцены", которая тогда вместо нар была – видишь еще следы от нее на стене остались? Весу он был громадного…
- А охранникам за это перепало?
- Всю смену на хрен выгнали. Да, ту отсидку я не забуду. Меня тогда в УБОПе так били, что думал – не выживу. Видишь – шрам на лбу? – Это мне рукояткой пистолета в кабинете по башке дали, там же и зубы оставил. Ночь под капельницами, утром – опять допрос. Взяли меня как раз за несколько дней до начала забастовки, помнишь, когда шахтеры движение перекрывали, в Макеевку выехать было невозможно? А тут в балке два трупа нашли – председатель какого- то кооператива и главный бухгалтер. По всем признакам – убийство с целью ограбления. Покойный Болдовский, который до перехода в налоговую милицию в горотделе заправлял, приказал взять всех авторитетов и бить, пока не признаются. Пробыл я в ИВСе месяц и семь дней – пока настоящего убийцу не нашли. Помню, после этого вывели нас, привезли к Болдовскому, он и говорит: "Что, жаловаться на меня будете?". А я отвечаю: "Жалоб не тебя, урода, мы писать не станем, потому что люди подумают, что мы и на других можем жаловаться, а нам это не к лицу, но ты, сволочь, долго не протянешь – Бог видит, что ты в Донецке творишь". Кстати, он вскоре и загнулся.
- Дядь Коль, - спрашиваю, - я все насчет "авторитетов" никак понять не могу. "Авторитет" – это кто, вор в законе?
- Ты если посоветоваться захочешь, к кому в камере обратишься, ко мне или к Сереже?
- Не вопрос, дядя Коля, к Вам.
- Вот это и означает, что я – авторитет. А что касается воров в законе – то это чисто мусорское понятие, ментами придуманное. Настоящий вор – это бродяга, и ни в каких "законах" он быть не может. Что это за вор, который, не имея ни одной ходки, покупает свой авторитет за бабки? Для меня – он не вор, а ментовская сука. Все эти воры в законе, беспредельщики, отморозки – так называемые бандиты - существуют, прежде всего, благодаря ментам, которые их поддерживают, холят и лелеют. Не будет преступников, скажи, куда мент пойдет – в шахту работать, что ли? Я, ты знаешь, с Солженицыным не согласен. Он описывал воровской беспредел в лагерях на Колыме, как уголовники издевались над политическими. Солженицын не понял главного – воров на Колыме никогда не было, Колыма была сучьей. Вор, Вовка, мужика никогда не тронет и не обидит. Я первые лет пять отсидел, и только тогда услышал, что есть такое понятие как "опустить". Вор никогда никого "опускать" не станет – зарезать, да, может, но насиловать – это значит признать, что ты сам такой же.

Квадрат смотрит в потолок какими-то невидящими глазами, закуривает, долго кашляет.
- Знаешь, если описать мою жизнь, то мир содрогнется. Ты видел когда-нибудь, как один заключенный режет себе вены, а второй подставляет миску: "Зачем добру пропадать, я потом выпью." – А я видел. А ты видел когда-нибудь, как зэки себе руки топором рубят?.. Эх, а если кому рассказать про Пивоварова, начальника лагеря… В моей жизни было три Пивоваровых. Последний – босс профсоюзный, ты его знаешь, наверное.
- Это которому Коновалов в Ворошиловском суде 8 лет впаял по 86-1 УК? Его еще Салов защищал?
- Он самый, профсоюз "Солидарность". Я с ним в одной камере в ИВС сидел. Это третий Пивоваров, которого я знал. Был и первый – бывший вор, занимавшийся "перековкой" уголовников в порту Ванино. Мало тогда кто после этой перековки выжил, не написав Пивоварову расписку в том, что больше воровать никогда не будет. А был еще один Пивоваров – начальник лагеря в начале 60-х, на "Волнушке", и старший кум при нем – Саблин. Буду умирать - не забуду. Знаешь, когда читаю о немецких концлагерях, всякий раз их вспоминаю. Утро, мороз под тридцать, лагерь находится на пониженном питании – получаем по кружке кипятка, по 450г хлеба и кусочку селедки. Нас строят и ведут на лесоповал за 12 км. На ногах – чуни, пошитые из рукавов старых телогреек, вместо подошв пришиты куски автомобильных скатов. Через полчаса ходьбы по снегу обувка настолько промокает, что поднять ногу просто невозможно. За несколько часов добираемся до места, норма на рыло – 2,8 куба деловой древесины или 5 кубов дров, а через три часа начнет смеркаться. Дежурный варит баланду, а мы пытаемся хоть что-то напилить. Орудия – двуручная пила и "лучок". Похлебав наскоро баланды, возвращаемся в лагерь. Выработка – ноль. На входе стоят Пивоваров и Саблин, берут отчет: "Первая бригада, план не выполнен – в отстойник, вторая бригада, план не выполнен – в отстойник …". Отстойник – это окруженная колючкой площадка в зоне с вышками и конвоирами. Нас загоняют туда и мы стоим на морозе до двух часов ночи. Потом – в барак, а в шесть – снова подъем. Как только сняли Хрущева, в лагерь нагрянула комиссия. Пивоварову дали 15 лет, Саблину – 15 лет, а нас полгода откармливали и не водили на работу. А было мне тогда 26 лет, так веришь – кожа просто осыпалась, настолько была обезжиренной.
- Дядь Коль, а вот татуировки на Вас означают что-нибудь?
- А что разве на мне татуировок много? Три только – на груди портрет матери, с фотографии кололи, крест с надписью ГУЛАГ на левом плече - на память об архипелаге, а на правом плече – маяк свободы, что бы от сук отличаться. Все эти рассказы про какие-то татуировки со смыслом придумывают менты – у них там целые идеологические отделы этим занимаются. Тут у одного моего знакомого бизнесмена сынок с зоны откинулся, на двойке в Луганске сидел. Вышел – прямо тебе Третьяковская галерея ходячая. На плечах – эполеты, сбоку на ребрах – какой фашистский крест выколот, на пальце левой руки – паук. Я спрашиваю "Артур, а что эти эполеты обозначают и при каком звании их дают?" А он, мол, так принято, чтобы было видно какой крутой. "Ну а свастика тебе зачем?" Тоже, говорит, принято так, чтобы никто в крутизне не сомневался. "Ну а паук что означает?", - не унимаюсь я. Тот оживился: "Это значит, что я вор". – "Дурак ты, а не вор", - плюнул я, развернулся и ушел. Как таковых, наколок до 53-го года не делали, кто хочет – колет, кто не хочет – нет. Это знаешь, как в армии перед дембелем. Наколки понадобились тогда, когда после смерти Сталина стали закрывать на Колыме лагеря с ментовскими суками. Перебрасывают человека, допустим, в Воркуту, сидишь с ним и не знаешь, вор он или не вор. Вот тогда и стали все воры себе колоть маяк свободы, а суки – розу на запястье с внутренней стороны. А все остальное – это уже от ментов.
Ты, Вовка, пойми – все эти мансы, все эти воры в законе нужны мусорам для того, чтобы держать в повиновении зоны при минимальных для этого усилиях. При том бесправии заключенных, это – единственный способ избежать бунтов. Вот кум и ставит ссучившихся на все командные должности, смотрящих назначает, живут суки в отдельных бараках, работают на блатных работах – на складе, на хлеборезке. Вот все говорят: "Ах, Черновол, ах, диссидент, прямо тебе узник совести". А ты знаешь, что он за изнасилование сидел?
- Знаю, а за что ж ему было сидеть – политзаключенных при коммунистах не было, вот и навешивали статьи попозорней. Не Вам не знать.
- Ты думай что хочешь, а я при своем мнении остаюсь - как узнал, что Черновол на 30-й зоне хлеборезом работал, так всякое уважение к нему потерял. Или, другой пример, Степан Хмара – техник зубной, которого за махинации с золотишком взяли. Он когда диссидентом стал – до того, как на золоте попался или после? Я только Левка Лукьяненко уважаю. Это – действительно человек и действительно политзаключенный, а все остальные – так… Я пытаюсь с Квадратом спорить, но дело это совершенно безнадежное, переубедить его невозможно. Хотя, разногласий у нас совсем немного, по большинству основных вопросов взгляды наши удивительным образом совпадают. Впрочем, тему о том, что у убитого милиционера сиротами осталось трое детей, я всячески обхожу. Нашу высокоученую беседу прерывает дежурный: «Бойко, на выход без вещей». Ага, значит, пришел Коваль.

Мы уединяемся с адвокатом в кабинете, Коваль с какой-то книжкой укладывается на стоящую там лавку, а я между тем пишу – записки друзьям и коллегам, заготовку репортажа «с тюремных нар». Со слов Коваля, Салов не против меня защищать и всячески консультировать, но при условии, что в ИВС (и, возможно, в СИЗО) приходить ко мне не будет – ну разве что разочек. Я, слава Богу, в правовых консультациях, в том числе и Сергея Петровича Салова, не нуждаюсь. Поэтому пишу записку друзьям, что, пожалуй, пусть все остается по-прежнему в плане моей защиты.

Коваль плачется на Сабину, который попытался обвести его вокруг пальца с выдачей разрешения на свидание со мной. Обещал подписать разрешение на сегодня, но не подписал, пришлось Ковалю ехать в прокуратуру города, где как раз дежурил прокурор Ольмезов, который и подмахнул нужную для посещения ИВС бумажку. Напоследок договариваемся, что завтра и послезавтра адвокат придет ко мне на целый день, благо это будут выходные, с бумагой и ручкой. Он будет читать книжки и заниматься своими делами, а я – писать статью для «Украины криминальной». Для подстраховки прошу вложить в передачу пару тетрадей – в камере у меня есть два стержня от шариковой ручки, а вот писать не на чем. Коваль интересуется, пришлись ли мне по вкусу вчерашние йогурты. «Какие йогурты?» – удивляюсь я. Тот багровеет, стучит кулаком по столу и обзывает всякими нехорошими словами граждан охранников и лично начальника ИВС.

Через полчаса после моего возвращения в камеру открывается кормушка: «Передача от адвоката», - объявляет дежурный, протягивая ручку и листок с описью содержимого. Пытаюсь прочесть список, но дежурный торопит, закрывая рукой верхнюю часть листа. Я расписываюсь и получаю увесистый пакет. Еда очень кстати. За двое суток издевательств в райотделе, Сергею не дали и кусочка хлеба, хотя мать и принесла «тормозок». Сумочку с едой и вещами, собранную матерью, менты ему вручили только перед отправкой в ИВС, еда успела протухнуть, и я подкармливаю парня.

Квадрат лежит на нарах и глубокомысленно пускает кольца дыма: «Ты знаешь, Вовка, я в этих стенах, можно сказать, полжизни провел, но никогда не слышал, чтобы кому бы то ни было, когда-нибудь адвокат передачи приносил. Ну, ты и крутой». Мы смеемся, а я рассказываю про судьбу йогуртов. Квадрат вяло возмущается:
- Да они, падлы, только и живут на том, что украдут, плюс доход от продажи заключенным водки, сигарет и чая. Ты знаешь, сколько здесь стоит бутылка самой дешевой водки? – 25 грн. Пачка «Примы» без фильтра – 5грн. Правда, проститутки дешевые – по 50 грн. в час.
- Где же они их берут?
- Из женских камер. Сначала сами трахают, а потом предлагают по камерам за деньги. За это дамам тут всяческие поблажки в плане режима. А что касается способности внаглую дербанить передачи, так одно время их Михаил Михайлович было отучил, но видать впрок школа не пошла.

Квадрат усаживается поудобнее и рассказывает замечательную историю о том, как в 1993 году, в бытность начальником ИВС некоего Дмитрия Страшко, парился на нарах один квадратов товарищ. Ясное дело, грели человека всем миром, передавали в камеру по двадцать палок колбасы, водку, конфеты, деликатесы. Понятно, что не бесплатно – за каждую такую передачку щедро осыпалась деньгами вся смена охраны. Закончился срок задержания, вышел дружок на свободу – грех не отметить. Как раз у Михаил Михайловича Косого по такому поводу собрались, по пять капель опрокинули, тут недавний заключенный и благодарит: спасибо, мол, пацаны, та ваша пара палок колбасы и бутылка водки пришлись очень кстати – в изоляторе голодуха, жрать было не чего. «Как пара палок, как бутылка? – удивляются дружбаны, - мы ж ментам заплатили, чтобы они тебе двадцать палок колбасы передали и ящик водки. А конфеты ты получал?». Оказывается, и кондитерские изделия пришлись надзирателям настолько по вкусу, что они забыли их передать в камеру. Тут Михаил Михайлович поворачивается к своим орлам и говорит: «Фас!». А через пару дней на автобусной остановке «Центр», где начальник ИВС парковал свою машину, к нему подошли молодые люди выразительной наружности, связали и в багажнике привезли на берег городского пруда. Выложили перед начальником четыре палки колбасы, две буханки хлеба и сказали: «Жри, сука. Съешь – отпустим, не съешь – на хрен в болоте утопим». Тот взмолился: «Ребята, хоть воды дайте!». – «А как наш товарищ без минералки, что мы передавали, обедал? Вот и ты попробуй». Откушал начальник две с половиною палки колбасы и сознание потерял. Но больше, до самого его увольнения, продукты из передач не пропадали.
- А за что его уволили? – спрашиваю я.
- За побег в 95-м. Тут пацаны на первом этаже решетку подпилили. Начальника и поперли со службы.
- Кстати, дядя Коля, меня, между прочим, металлоискателем не прозванивают.
- А что так?
- Я думаю, что начальник ИВС просто не хочет иметь приключений на свою голову. У меня туфли явно с металлическими вставками. Ну, поводят вокруг меня металлоискателем, ну, зазвенит он, и что делать – туфли забирать? А на завтра все газеты сообщат, что известный журналист и т.п. босиком на бетонном полу. А, между прочим, каблуки у меня внутри пустые. Квадрат задумывается: «Не прозванивают, говоришь…». Он делает выводы. И выводы, прямо скажем, Квадрат делает правильные.

Самое золотое время в камере – после 10 часов вечера. Прошла вечерняя проверка, раздали кипяток, можно неторопливо беседовать. Я пристраиваюсь на нарах и пытаюсь записывать то, что мне рассказывает Квадрат. Дело это, скажем прямо, непростое, писать приходится практически на ощупь, настолько в камере темно. Старик поминутно кашляет и держится за сердце – отвык от камерного климата, сердце пошаливает.
- Ты, сынок, пиши, но только пиши правду. О нашей воровской жизни столько понаписано, а правды-то почти нигде и нет. Вот ты смотрел фильм Шукшина «Калина красная»? Помнишь, героя в конце убивают, как думаешь, по справедливости или нет? А я так думаю, убили Егора правильно, за дело его убили. Не хочешь жить дальше воровской жизнью – не живи, твое право. Так и скажи, объясни все по-людски. Я ведь и сам в последнюю ходку решил завязать, только никого не оскорблял и деньги в лицо, как Егор, не швырял. Не по-людски это, оскорблять никого нельзя, нельзя унижать достоинства человеческого.

Мы пьем чай, Квадрат просит у дежурный каких-нибудь таблеток – те случайно находят валидол в пустой аптечке. Старик кладет таблетку под язык и ходит по освещенному пятачку перед дверью.
- Знаешь, так тяжело мне еще никогда не было, раньше я на здоровье не плакался. Хотя сам не понимаю, как удалось выжить и дожить до 66 лет. Помню, тогда, в 53-м, дождался я в Сталино утверждения своего первого приговора областным судом, и повезли меня в Днепропетровск, где формировался этап – где- то 800-900 харь. Везли нас из Днепра в Воркуту товарными вагонами четыре месяца, ты себе это можешь представить? Неделями на полустанках стояли… А после, когда в 60-х в крытой тюрьме был - «ТЗ», т.е. тюремное заключение как особо опасному рецидивисту, прописали… Эх, разве это опишешь, вся молодость так и прошла.
- Дядь Коль, - спрашиваю, - так как же Вы говорите, что за последние 22 года не имели судимости, если из ИВС Вы не вылазите?
- А судимость тут при чем? Я и в СИЗО как-то побывал, но до суда дело так и не дошло – подержали и выпустили. А в СИЗО, между прочим, менты меня в прес-хату кинули.
- Как, Вас и в прес-хату? Да кто ж посмел?
- Дело было в начале 90-х, а взяли нас с Арканом на Крытом рынке за то, что Аркан Самвелу голову счетами пробил. Это сейчас Самвел настолько крутой, что даже здание суда в Луганске, где его судили, во время заседания в наглую обстреляли, а на самом деле, никакой он не вор – чебуреками на вокзале в Макеевке торговал. А потом – мясом на Крытом рынке в Донецке. А тут мне Сашка Аркан и звонит – подъедь, помоги деньги с торгашей пособирать. Как друга не выручить? Приехал, пока обошел ряды, слышу, внизу шум какой-то. Я пакет с деньгами за пазуху – и туда. Смотрю, стоит Аркан и возле него Самвел весь в крови, он, оказывается, Аркана сразу не узнал, и подумал, что это левые какие-то грабить пришли, бросился на Сашку, а тот схватил счеты с прилавка – и по чердаку. Моментально менты набежали, Самвел давай их уговаривать, что, мол, все нормально, граждане, ошибочка вышла - ничего не помогло, вот и оказались мы в СИЗО. Менты спрашивают, кто я такой – а я молчу. Интересуются, есть ли у меня судимость – говорю, что нет, судимость-то уже погашена. Вот и кинули меня в прес- хату к сукам. А в прес-хате какие порядки – там сначала человека морально изводят: то сел не так, то стал не туда, и за каждую «провинность» – в морду кулаком. Смотрю, там уже одна такая жертва сидит – мужик в пыжиковой шапке. Ему шили убийство жены, но трупа нет, а мужик идет в несознанку. Передач ему никто не носит, вот он с голодухи сухарик, что на тумбочке лежал, и подобрал. Сразу начинаются наезды: «Мы, мол, этот сухарик, специально для браги хранили, а раз ты его съел, давай шапку". Я попытался успокоить народ в камере, мол, если вы воры, а не суки, зачем мужика обижаете, смотрю – самый здоровый поднялся и на меня идет. А я, должен заметить, по основной профессии – карманник, щипач, и без, так сказать, шанцевого инструмента чувствую себя неуютно. Вот и на этот раз, амбал на меня прется, а у меня между пальцами уже зажато лезвие, с одной стороны нитками обмотанное. Провел ладонью амбалу по лицу, он только руками за харю схватился. Тут же менты в камеру ворвались (они всегда возле прес-хат дежурят, чтобы во время мочилова ничего с их подопечными суками не случилось), меня выволокли, и к начальнику СИЗО. Тот в крик – возбуждать уголовное дело будет, а я говорю: «Твое право, гражданин начальник, только сразу себя в соучастники запиши, в организаторы беспредела». Побледнел начальник, и дело быстренько замяли.
- А как прошло время, нас с Арканом повезли в прокуратуру города для продления санкции на арест. Симонян, зам прокурора, полистал дело, следака послушал и прямо при мне говорит: «Можешь на меня жаловаться, но я санкцию дать не могу, тут все дело белыми нитками шито. Ты бы лучше убийствами и разбоями занимался, а кто из них кому по башке дал – пусть между собой сами выясняют». И приказал наручники снять. Между прочим, я еще никогда ни от кого плохого слова о Симоняне не слышал, человек удивительнейший. И справедливый.
- Раньше, дядь Коль, в прокуратуре стишок ходил
Самый лучший из армян –
Это Алик Симонян.
- Это верно, - соглашается Квадрат, - Редкой порядочности человек, не то что теперешние.
- Дядя Коля, а я вот как-то слышал, что губернатор наш Донецкий имел две судимости, правда это или нет?
- Ну, сколько судимостей было у Януковича, я не знаю, а сидел он только один раз – на 52-й зоне в Енакиево.
- Так это же «строгая» зона.
- А тогда она была еще зоной общего режима. Янукович, будучи директором плодоовощной базы, проворовался и получил шесть лет по 86-1 за хищение в особо крупных. Правда, вышел досрочно, кажется через четыре года, по рекомендации кума.
- А кто кумом был?
- Не помню, а начальником – вроде бы Левочкин, который сейчас всю исправительную систему в стране возглавляет.
- Это не тот ли, чей сын в помощниках Президента ходит?
- А хрен его знает, я политикой не интересуюсь.

Я мысленно благодарю Александра Алексеевича Папаику, додумавшегося отправить меня в такое место. Пустить журналиста в тюрьму – это все равно, что козла в огород. Ну где бы я еще узнал такие пикантные подробности?

Квадрату совсем плохо, он стучит по кормушке, просит вызвать «скорую». Врачи приезжают через несколько минут и Квадрата уводят вниз. Через полчаса он возвращается со жменей таблеток, у него самый распространенный в этих местах диагноз – гипертонический криз. Начальник смены дает команду вентиляцию на ночь не отключать и поворачивается ко мне:
- Ты за дедом присматривай, если что – стучи.
- Командир, ну какой, в натуре, базар!

IX
Квадрат всю ночь мучается. У него болит сердце, он задыхается от камерной сырости, встает, ходит, опять усаживается на нары. Утром его должны повести «на санкцию», и еще неизвестно, вернется ли он в эту же камеру. В СИЗО он все равно окажется не раньше понедельника, но его могут перебросить в другую хату после суда – кто их, ментов, знает, что у них на уме. Поэтому мы проговариваем с Квадратом варианты дальнейших контактов.

Если я окажусь в СИЗО, там уже будут предупреждены о моем пришествии, и я не пропаду при любых раскладах. Режим в следственном изоляторе куда помягче, нежели в ИВС, за небольшую мзду охранники могу позволить запросто шляться по камерам, и Квадрат уже распланировал мою будущую работу. Перво-наперво, он организует интервью со старейшим вором Донецка Автобусом, во-вторых, намерен провести меня в камеру к краматорским «мокрушникам», которые сейчас парятся в подвале СИЗО. Может быть, удастся «по ошибке» попасть на пару часов на «малолетку», посмотреть на материальное воплощение слова «беспредел».

На случай, если у налоговиков осталось хотя бы капля ума и меня все-таки выпустят, Квадрат оставляет координаты людей «на свободе» и способы связи с ним в СИЗО.

Старик заходится кашлем, встает с нар:
- Все, как пойду на тюрьму, брошу курить. Так и сдохнуть недолго. Самое страшное в тюрьме – это чахотка. Ты видишь, что пол в камере намного ниже порога? Это потому, что раньше он был деревянным. А потом доски сняли, и в тюрьмах начался повальный туберкулез. Мало того, что пол холодный, он ведь еще и пыльный. Ты посмотри - идешь, как по пляжу, сплошной песок. И этим песком приходится дышать. А как начнешь заметать пол, так, обрати внимание, какие-то клубки выметаешь, на мотки проволоки похожие. Это чахотка и есть.
- Это, наверное, разновидность плесени какой-нибудь.
- Не знаю я, что это за клубки, но давно замечено, как в камере они появляются, жди туберкулеза.

Квадрат опять укладывается на нары, какое –то время лежит молча, потом снова поворачивается ко мне:
- Интересно, уже шесть есть или нет?
- Вроде, на ДМЗ еще не гудело. Но похоже, что на улице утро…
- Вовка, - Квадрат приподнимается на нарах и садится по-турецки, - а ты не задумывался, почему ты еще живой?
- Должно быть, шума не хотят начальники областные.
- Какого шума? Вон, в Славянске менты журналиста замочили год назад и плевать им на шум, ты, наверное, слышал об этом.
- Да и не только я, вся страна комментирует.
- Да? – Квадрат, оказывается, совершенно не в курсе «дела Александрова», - и чем же оно закончилась, нашли тех ментов?

Я рассказываю о Вередюке, об оправдательном приговоре, о судье Иване Корчистом, о «блестящей» речи, которую произнес на суде, обливая грязью покойного журналиста, заместитель областного прокурора Юрий Балев. Квадрат возмущен:
- Ну, пидары, это же надо, на бомжа мокруху повесить! Ты, Вовка, запомни, ни бомж, ни наркоман на убийство никогда не пойдут. Да и убивать надо умеючи, для этого у ментов есть свои специалисты, а какому-то бомжу никто такое дело не доверит. А живой ты потому, что пишешь про налоговых ментов, а не про обычных. Налоговые не имеют выходов на бандитов, и бандиту нет смысла налоговые заказы выполнять – они живут в разных мирах и никогда не пересекаются. Вот если бы ты про УБОП стал писать, как тот парень из Славянска, вот тогда точно ломиком по голове получил бы.
- Хорошо, дядя Коля, про УБОП я буду писать только под псевдонимом.
- А ты не смейся. Ты не знаешь ментовско-бандитских отношений, не знаешь нашей воровской жизни и потому так легкомысленно ко всему этому относишься. Ты сам подумай: вот какой-нибудь ссучившийся отсидит годков пять, откинется с зоны, кто его на работу возьмет? Это на зоне он завхозом был, а на воле он кто – уголовник. И идет такой опять воровать. Но уже воровать под ментовским контролем, поскольку тот, кто один раз куму преданно в глаза посмотрел, тот уже из ментовских объятий не вырвется. Вот он ворует и стучит, стучит и ворует. С ментами делится. Сам про Мишу рассказывал, который в первый день в камере этой был. А случись какая надобность – такой ссучившийся любой приказ выполнит. Скажут убить – убьет. Ты пойми, менты – они хуже бандитов. У бандитов хоть какие-то правила есть, а мент – он и есть мент.
- Но ведь и в ментовке попадаются порядочные люди.
- Не спорю, случайно, фильмов насмотревшись, идут в школу милиции и романтики. А дальше – они либо сами очень быстро уходят, либо их товарищи по службе сжирают, могут даже наркотики подкинуть. Знал я один такой случай – в Куйбышевском райотделе парень был, так веришь, копейки никогда ни с кого не взял. Вот ему свои же менты наркоту и подбросили, чтобы, значит, белых ворон в их стае не было.

Квадрат опять задыхается, встает с нар, подходит к сооруженной в углу камеры бетонной подставке под телевизор, превращенной нами в чайный столик, пьет оставшийся с вечера холодный чай.
- Ты вот у Сергея спросил, зачем он явку с повинной подписал, а у меня дружок был в Ясиноватой, особо опасный рецидивист, между прочим. Так он перед смертью из камеры жене записку передал: «Беру на себя мокруху, больше не выдерживаю, убивают». Ты прикинь – не щенок какой-то, а рецидивист берет на себя убийство при том что это для него – гарантированный «вышак». Представляешь, как его били? А когда он подписал все показания, менты его просто пристрелили – так сказать, «при попытке к бегству», прямо при выходе из кабинета. Вот и думай, с кем лучше дело иметь – с ментами или с бандитами? Кто в Донецке держит всю торговлю наркотиками? Сам знаешь – менты. А откуда у судей и прокуроров дачи, машины, квартиры – это же все за счет награбленного. За закрытые дела, за смягченные приговоры. Помнишь, несколько лет назад в Донецке было «дело альпинистов»? Тогда пятеро выпускников мединститута, вооружившись альпинистскими принадлежностями, обворовывали квартиры, залазив в них с крыши. И квартиры выбирали не простых работяг – залезли к заместителю прокурора, а у того на журнальном столике из красного дерева три с половиной тысячи долларов лежит. Заметь, раз на журнальном столике – значит для карманных расходов приготовлено. Но это что, когда залезли они в квартиру судьи Конституционного Суда, вот там действительно поживились!
- Это у Людмилы Пантелеевны, что ли?
- Тогда, помню, журналисты запрос направили, а какая же зарплата в Конституционном Суде? Оказалось – 350 грн. в месяц. Весь Донецк смеялся – на один камушек, что «альпинисты» в квартире взяли, этой судье нужно было несколько лет работать.
- Дядя Коля, зачем же тогда воровской мир допускает, чтобы суки существовали?
- Знаешь, это все уходит корнями в первые послевоенные годы. Самая главная ошибка воров заключалась тогда в том, что они не приняли в свой круг после войны тех из них, кто воевал. Ведь не мало было таких, кто бил немцев в составе штрафбатов, вернувшись в тюрьму с орденами, были даже такие, кто принимал участие в параде на Красной Площади. Но воровской мир их отверг, и они ушли к ментам – с этого момента и появились суки как массовое явление.
А воевать с ними – через это воровской мир уже прошел, толку, поверь, никакого.
- А сейчас в Донецке авторитеты остались?
- Практически нет. Пара ребят с шахты Октябрьской, ну может еще человека два- три. Автобус – так тот в тюрьме …
- Может, еще с ним увижусь, если в СИЗО бросят…
- Да никто тебя в СИЗО не отправит. Если Куйбышев (начальник СИ №5) узнает, какого гостя ему пытаются подсунуть, он судье сам взятку понесет, чтобы только тебя не арестовывали. Ты ж тюрьму взбунтуешь, - смеется Квадрат, - или того хуже, статью про тамошние порядки напишешь.

В дверь стучит дежурный: «Строиться на проверку!». Мы становимся у стены, гремят замки, на первом этаже противно визжит сигнализация (всякий раз при открывании дверей в камере на первом этаже срабатывает сигнализация на пульте). Следует ритуал проверки: начальник смены выкрикивает наши фамилии, мы называем имя-отчество, охранник с огромным деревянным молотком пару раз стучит по решетку, звучит дежурная фраза: «Жалобы есть?», и двери вновь закрываются.

Мы с Квадратом взялись за новую тему – обсуждаем этап первичного накопления, пройденный отечественными бизнесменами в начале девяностых.
- Ты прикинь, - хрипит Квадрат, - не брезговали тогда ничем. Бабка на базар соленья вынесет, а эти уже тут как тут: «Бабушка, чтобы с твоими огурцами ничего не случилось, одну баночку, пожалуйста, поставь вот в эту сумочку». Дите, помню, из Славянска, на базар, что возле ж.д. вокзала, привезла несколько палок колбасы продать. Так две палки отобрали. Мол, за охрану торгового места. Был такой Белый, который этим занимался, босота местная. Причем, творили все это от имени Гены Узбека. Я как такое увидел – сразу к этой кодле подошел. Помнишь, тогда еще статьи были про людоеда? - Так вот, они в этом людоедском доме возле базара обосновались. Сначала хотели меня прирезать, а потом побоялись, а я говорю: «Ребята, если Узбек узнает, что вы от его имени такое творите, вам не жить». Правда, рассказывать тогда Узбеку про этот беспредел я не стал, сам разобрался и сам порядок навел. Вот так бизнес в Украине и начинался, сейчас, небось, эти отморозки уже в депутатах ходят. Если, конечно, их не пристрелили. Потому как главная особенность нового украинца – непомерная жадность. Сколько раз мне говорили: «Квадрат, иди к нам в бригаду». Зачем? Я и на сотку баксов в месяц проживу, на кусок хлеба и бутылку пива всегда заработаю – с утра прошелся по базару – 50 гривень на кармане есть. И потому 22 года на свободе провел. А тот, кто в трамваях работает, и не может остановиться, пока в день тысячу – полторы не нащиплет, тот и сидит. И где те, кто меня в бригаду звал? – Червей кормят. А все – из-за жадности.

«Савченко, на выход с вещами!». Квадрату сегодня предстоят пустопорожние разговоры со следователем, поездка в суд, свидания с друзьями. Старик берет пакет со своими вещами, поворачивается на прощанье ко мне и кивает на разложенные на нарах тетради: «Ты, Вовка, пиши, но только пиши правду».

X
Мы остаемся вдвоем с Сергеем. Он не принимает участия в наших с Квадратом разговорах, лежит круглые сутки на нарах и пытается осознать себя в новом качестве – обвиняемого по уголовному делу. Сергей разведен, сын живет с бывшей женой, а сам он – с матерью-пенсионеркой, подрабатывающей в больничном пищеблоке. Его пробивает дрожь от самой мысли, что вскоре он окажется в СИЗО, и парень расспрашивает меня о тамошних порядках. Я черчу ему схему следственного изолятора, показываю, где находятся «тройники» (камеры на 4-8 человек, предназначенные для обвиняемых в совершении тяжких преступлений), где – «централ» (общие камеры, набиваемые под завязку народом по 25 –30 человек при вместимости 15), «тубонарий» (тюремная больница), «малолетка», «женская тюрьма».
- А ты что, был когда-нибудь в СИЗО? - Спрашивает Сергей.
- А как же. СИ №5 – это культурно-развлекательный центр в Донецке, славящийся отменной сауной и изысканной кухней. В сауне я, правда, не парился, а вот вкушать с начальственного стола приходилось – работал у меня в СИЗО один знакомый и я, бывало, забегал на ужин. Надо заметить, что такая слава за Донецким СИЗО укрепилась еще со времен ГКЧП.
- Это когда в Москве путч был?
- Нет, Сережа, ГКЧП – это Группа Куликов, Черный, Приймачев, названная так по фамилиям бывшего начальника следственного изолятора и его двух замов. Потом все они перешли на 97-ю зону, что на Гвардейке в Макеевке. Сейчас начальником на этой зоне Приймачев. Куликов давно на пенсии, а Черный, проштрафившись на хозяйственной должности, ушел рядовым опером в налоговую милицию, живет теперь в Киеве. Впрочем, в годы правления ГКЧП я в СИЗО еще не заглядывал, интерес к этому заведению проявился у меня позже, когда я был одержим шальной мыслью сделать интервью с приговоренным к смертной казни, с одной стороны, и исполнителем приговора – с другой.
- А что, здесь еще и расстреливали?
- Расстреливали в Днепре, но приговоренные, осужденные в Донецке и ближайших городах, какое-то время находились в нашем СИЗО в надежде на помилование. А интервью так и не получилось.

Я просвещаю Сергея относительно тюремных порядков, о которых мне рассказывал Олег Москаленко.
- По идее, тебя, учитывая тяжесть статьи, должны держать на «тройнике», однако бесплатно это давно уже никто не делает. Расценки – 100-150 грн. в месяц. Если оплачивать не сможешь, через пару недель тебя перебросят в общую камеру. Квадрат говорил, что на «централе» бывало и по 80 человек. Можешь себе представить эту радость – спать по очереди с каким-нибудь завшивленным бомжом.
- У матери таких денег нет, у нее пенсия 80 грн. плюс еще подработка в больнице, но тоже совсем немного…

Но больше всего Сергей, наслушавшись рассказов оперов о тюремных порядках, боится издевательств со стороны будущих сокамерников. Он уверен, что первым делом его поместят в прес-хату, не говоря уже о том, что уголовники, конечно же, будут отбирать у него передачи. - Сережа, - не выдерживаю я, - кому ты на хрен нужен, чтобы тебя трогать? Запомни главные два принципа сосуществования в любом коллективе – во-первых, никогда не теряй чувства собственного достоинства, и во-вторых, никогда не унижай соседа. Если тебе удастся придерживаться этих заповедей, ничего с тобой не случится. Что касается продуктов – никто их отбирать не будет, твое – это твое. Как зайдешь в камеру, представься, назови свою статью, спроси, кто старший и где тебе можно расположиться. По идее, тебя заберут на СИЗО только во вторник утром. Я до того времени попрошу своего адвоката, чтобы сюда передали для тебя сигарет (сам я не курящий) и несколько пачек чая. Половину сигарет и чая предложишь старшему по камере для общака. Если возможности пополнить общак у тебя не будет, так сразу и объясни, никто тебе слова не скажет. И еще, никогда ничего не проси – самое неприятное в тех местах быть кому-то обязанным. И, конечно же, никогда ни при каких условиях не играй в карты – не только на деньги, но даже на приседания.
- Ты думаешь, до вторника меня не тронут?
- Как ты заметил, ты здесь третий день, и никаких передач тебе никто не передает, хотя мать знает, что с тобой случилось и пыталась к тебе прорваться еще в ментовке. Вывод: в ИВС ты находишься незаконно, по документам нигде не числишься, и потому охранники не принимают для тебя передачи. В понедельник твой следователь смотается в суд, там исправят ошибку и перепечатают постановление об избрании меры пресечения, после чего твое присутствие здесь будет, наконец, узаконено, и во вторник утром тебя переведут в СИЗО. Но это в теории, практика такова, что тебя могут до того опять выдернуть на райотдел. Будем надеяться, что это не произойдет.
- Но зачем, я же им все подписал?
- Вчера был праздник, менты жрали водку в честь самой человечной Конституции, а сегодня они могут вспомнить, с какой легкостью они выбили из тебя явку с повинной, покопаются и найдут еще несколько нераскрытых дел. И история с противогазом повторится. Хотя, какой там противогаз, ты в таком состоянии, что подпишешь любое признание. Однако еще раз повторяюсь, будем надеяться, что твои мучители тебя больше не тронут – в СИЗО избитых не принимают.
- Но ведь я не виноват, неужели нельзя никак это доказать?
- Видишь ли, Сереж, доказать, что твоя явка с повинной была из тебя выбита элементарно – достаточно сопоставить время твоего задержания, указанное в постановлении, с тем, когда тебя фактически забрали. Разница – сутки. Первый же вопрос к ментам, где ты эти сутки провел – и они могут сами оказаться на нарах. При таких обстоятельствах суд не имеет права признавать твою явку с повинной в качестве доказательства, но, знаешь, для тебя попытаться доказывать свою правоту – дело совершенно гиблое, не тот у тебя характер. Так что уж лучше показаний не меняй. А бить тебя, скорее всего не будут – только пугать. Для пыток как раз и существуют те самые сутки, которые выпали из протокола задержания – это делается на случай, если подозреваемый не выдержит издевательств и отдаст Богу душу прямо в райотделе. Тогда труп просто вывозится в лесополосу и выбрасывается обезображенный – с отрезанной головой или облитый кислотой, например.
- Как Гонгадзе?
- Ты знаешь, все-таки Гонгадзе – это не совсем ментовский почерк. Украшений менты уж точно не оставили бы.
- У меня четыре гривни было, и те забрали.
- Вот видишь, поэтому я не стал бы столь категорично заявлять, что труп Гонгадзе – дело рук «орлов» Кравченко. Хотя, кто его знает.

Гремит кормушка, мы получаем по миске с кашей, куску хлеба и по кружке чая. Для принятия пищи выдается «весло» - алюминиевая ложка с обломанной под корень ручкой.
- Вкушая, вкусих мало меда и се аз умираю.
- Что? – Сергей таращится на меня из своего угла.
- Я говорю, порядок в хате надо бы навести.

Я прошу у дежурного веник, и пока Сергей выметает все углы, вычищаю до блеска раковину. Приносят передачу от Коваля. Самого его, должно быть, следователь ко мне не пускает. Жаль, что я вчера не догадался попросить передать сигареты: Сергей уже собирает окурки и крутит самокрутки.

XI
Опять гремят замки, визжит сигнализация, в камере появляется, распространяя запах коньяка, Квадрат. Дед явно навеселе, руки его испачканы тушью, в глазах – чортики, но уж больно грустные. Нет, конечно, о том, что его оставят на свободе, никто и помыслить не мог. Но одно дело – возможность, пусть и стопроцентная, другое – реальность.
- Предъявили? – спрашиваю я у Квадрата, оттирающего руки с мылом.
- Во вторник.
- А на СИЗО?
- Следак сказал, что в пятницу, так что будем вместе до 5-го. Мне менты свиданку организовали, друзья пришли, видишь, коньячку выпили. С подельником переговорили прямо в кабинете – менты побожились, что записывать разговор не будут. Я ему говорю…
- Дядь Коль, я думаю, для таких преступников, как мы с Вами, они «жучков» и на нашу камеру могут не пожалеть. Так что лучше сменим тему.
- Да, ты, пожалуй, прав.

Квадрат укладывается на нары, закрывает глаза. Для него начинается новая старая жизнь. Опять гремят замки: «Губенко, с вещами на выход, поедешь на райотдел». Сергей начинает дико суетиться, вещи сыпятся у него из дрожащих рук. Я нагибаюсь к лежащему с закрытыми глазами Квадрату:
- Дядя Коля, можно я ему дам пару Ваших сигарет?
- А хрена ему! – Вдруг взрывается Квадрат и поворачивается лицом к стене.

Сергей выходит, дверь опять громыхает замками. Квадрат встает с нар и начинает раздраженно ходить по камере.
- Тут, между прочим, 20 камер. Ты что, собираешься всех гавриков кормить-поить?
- Дядь Коль, но ему сейчас хуже чем мне. Почему бы не помочь человеку? Даже если его в ментовке и не тронут, двое суток ему придется провести в «райотдельском» стакане без куска хлеба, сидя на лавочке.
- И что, с такими взглядами ты на СИЗО собрался идти? Ты о себе, дурак, подумай.
- Ты понимаешь, что ты отсюда не выйдешь? Ты понимаешь, что ты пытаешься пробить лбом стену? Да цена твоей жизни – двадцать кубиков «ширы». С кем ты собрался воевать? – С системой?
- Дядя Коля, я ни с кем не воюю. Я просто пишу. Пишу о том, что есть. Вот Вы сами говорили о прокуроре Симоняне, о его порядочности, и еще о Ясиноватском межрайонном прокуроре, помните? И я так и напишу. А если попадаются сволочи, то я и о сволочах буду писать без прикрас. Я и моя писанина – это только зеркало. Приведите мне предпринимателя, который никогда не платил взяток ни налоговикам, ни ментам, ни прокурорам, и я с радостью сделаю с ним интервью, я не в обиде ни на кого и я ни с кем не воюю. Знаете, лет этак 12 назад была в одной московской газете моя статья о методах работы Донецкого УКГБ. Владимиру Крючкову, тогдашнему председателю КГБ, ее на стол положили в надежде получить санкцию на отрывание моей головы. Не дал он такой санкции, потому что дело-то было не во мне, а в тех его донецких подчиненных, которые херней занимались и уголовные дела из пальца высасывали.

А сейчас посмотрите, что делается. Вы знаете, как я к коммунистам отношусь, но то, что творят в отношении них СБУ- шники - это же позорище. Живет в Ясиноватой такая себе Антонина Хромова, ярая коммунистка и помощница народного депутата Николая Кравченко. Я этого Кравченко, грешен, сам перед выборами так в одной статье обсмеял, что ему, должно быть до сих пор икается. Но я это делал не от имени государства, а от своего личного имени. А СБУ-шники решили от имени государства эту Хромову проучить, и составили административный протокол о ее коррупционном, прости Господи, деянии – мол, не сдала она в Ясиноватский райсовет декларацию о доходах, полученных в качестве зарплаты помощника нардепа. А зарплату она, между прочим, получает в Верховной Раде, а не в райсовете, куда ее и на порог-то не сильно пускают. И декларацию совсем недавно сдавала, поскольку в областной Совет баллотировалась. Но решили государственные мужи, что в соответствии с каким-то там пунктом инструкции должна была она еще один экземпляр декларации заполнять. И вот этим ее «преступлением» уйма людей занималась, СБУ-шники домой повестки носили, в суд толстенное дело принесли, а судья, пальцем у виска покрутив, дело закрыл, и привлекать к ответственности Хромову не стал, ограничившись устным замечанием. А взять бы, да из зарплаты СБУ- шников и повысчитывать все те казенные деньги, которые они на ветер пустили, копая на Хромову компромат. И я так полагаю не потому, что с кем-то воюю, а потому, что стыдно уважающей себя организации подобными вещами заниматься. При всем моем неприятии коммунистов.

Квадрат успокаивается и садится на нары.
- Значит так, приходили ко мне друзья с шахты Октябрьской, я попросил их выяснить насчет тебя. Ты отсюда не выйдешь, есть приказ. Судья тебя 5-го отправит в СИЗО.
- Ну, отправит, так отправит, как-нибудь не пропаду, буду дальше писать – видите вторую тетрадку начал.
- Не дури, попробуй договориться с этими налоговиками. На хрен оно тебе надо, ты что, хочешь быть вторым Александровым? Так ты им не будешь. Ты мне сам говорил, что следователь тебя фотографировал при задержании, ты хоть понимаешь для чего? Или ты хочешь, чтобы благодаря этим фотографиям какой- нибудь ментовский «свидетель» опознал тебя как человека, который грабил магазин или вырывал у бабы сумочку? Ты что, еще не понял их методов работы? Пообещай им, что писать о них больше не будешь, что из Донецка уедешь. Ты что в Киеве не пристроишься?
- В Киеве я пристроюсь без проблем, не раз звали, но отсюда никуда не уеду из принципа и договариваться, дядя Коля, я ни с кем не буду.
-Ну и дурак!

XII
Воскресное утро, уже прошла проверка, и я сижу над тетрадками, пытаясь записать очередной рассказ Квадрата о том, как он после последней ходки находился под гласным надзором. Надзор заключался в том, что к нему домой регулярно ночью вваливался пьяный участковый и требовал выпить. Однажды Квадрату это надоело, и когда мент уснул на полу в прихожке, он вытащил у него из кобуры пистолет и засунул под диван. Утром блюститель порядка проснулся и рысью помчался на службу, только в райотделе заметив пропажу. Разве что на коленях потом не ползал участковый перед Квадратом, пока тот не отдал табельное оружие, за утрату которого гражданин начальник мог вполне схлопотать срок.
- Слышишь, ты, Юлиус Фучик, - Квадрат сегодня явно в хорошем настроении, - неужели ты думаешь, что это кто-нибудь опубликует?
- А почему бы и нет. Печатные органы, ясное дело, связываться не захотят, а интернет-издания – запросто.

Квадрат заинтересован и польщен. Он расспрашивает о том, как устроена Паутина, почему властям не так-то просто прикрыть неугодный сайт, как определить посещаемость страницы.

- А как ты думаешь, - спрашивает Квадрат, - при помощи этого интернета можно за пять минут при наличии компьютера все данные на человека получить, где прописан, когда родился? А то ты знаешь, когда задержали меня, мент только спросил мою фамилию и год рождения, вышел в другую комнату, через пять минут зашел и говорит: «Все верно, и паспорт Ваш номер такой-то и тогда-то выдан». Вот и думаю, то ли по интернету узнали, а может, кто меня сдал?

Несмотря на колоссальный лагерный опыт, в некоторых вопросах Квадрат совершенно наивен, и я рассказываю ему, как работает адресный стол областного УВД, как по телефону, зная пароль на сегодняшний день, можно в течение нескольких минут, связавшись с оператором, проверить основные данные на человека. Есть и более хитрые базы данных, для доступа к которым знания одного только пароля недостаточно – приходится называть, кто звонит, из какой силовой структуры, указывать номер служебного удостоверения. Делать нам нечего, и мы обсуждаем подробности громких криминальных разборок прошлых лет.
- Знаешь, - говорит Квадрат, - кого мне действительно жаль, так это Женю Щербаня. Конечно, не нужно было ему так зарываться и лезть в политику, но что ни говори, много хорошего он для людей сделал, особенно в своем селе и райцентре – за один только бесплатный роддом памятник ему поставить надо.

Квадрат помнит мельчайшие детали покушения в Донецком аэропорту, некоторые из них для меня являются новостью – например, я не знал, что злоумышленники с тем, чтобы задержать прибытие охраны бизнесмена, выставили по дороге в аэропорт фальшивый (а фальшивый ли?) пост ГАИ. - Дядь Коль, - не унимаюсь я, - одного не могу понять. Операция по ликвидации Щербаня была беспрецедентной по своей сложности – большое количество задействованных людей, форма, документы, машина, на которой киллеры въехали на летное поле, с номерами облгосадминистрации. Малейший сбой – и все летело к чертовой матери. Не говоря уже о том, что потом надо было всех этих исполнителей уничтожить и что-то пояснять потом в прессе про номера. Если речь шла о бандитской разборке, как сейчас уверяет прокуратура, да еще и по заказу Паши Лазаренко, не проще ли было засесть в посадке возле аэропорта с какой- нибудь «Мухой» да попросту сбить Щербаневский Як-40, на котором тот возвращался из Москвы с празднования дня рождения Кобзона. Зачем такие сложности?

- Если бы речь шла о бандитской разборке, то, наверное, так бы и поступили, - смеется Квадрат, - а что касается Паши, то осталось на него только убийство Кеннеди повесить – и все будет в ажуре. Вот сейчас пресса шумит, что, мол, в Луганске судят кого-то там из банды Кушнира. Якобы Пашины заказы они выполняли. Такое впечатление складывается, что Лазаренко киллеров по объявлению в газете находил. А между прочим, Кушнир, будучи киллером №1 на Украине, с этим я не спорю, работал в условиях невероятной конспирации. У него бригада была на пятерки разбита, и друг друга члены банды только внутри пятерок знали. Не мог Паша иметь прямых выходов на Кушнира. Только через ментов. Потому Кушнир и помер в Донецком СИЗО, так сказать, от сердечной недостаточности. Слишком много знал.

- Но на суде представлен широкой публике некий Москвич, якобы член банды Кушнира, который вроде бы пару лет назад прибыл из России в Генпрокуратуру Украины и написал явку с повинной. Так вот, Генпрокуратура утверждает, что этот самый Москвич покаялся в том, что бомбу под Алика Грека заложил.
- Я прокурорские спектакли не комментирую – надеюсь, после истории с бомжом Вередюком ты уже понял, как в прокуратуре преступления раскрывают. А что касается Алика Грека, то все знают, что его замочил Терлецкий – его жена Наташка еще в «Опытном» совхозе агрономом работала. Терлецкий – бывший спецназовец КГБ, прошел Афганистан, штурмовал Вильнюсский телецентр в 91-м. Впоследствии перебрался в Донецк и выполнял весьма специфические заказы. В ложу Алика на стадионе «Шахтер» пластиковую взрывчатку Терлецкий заложил на пару со своим дружком из Челябинска, тоже бывшим спецназовцем. Менты, когда Терлецкий заказ выполнил, долго не знали что с ним делать, и в конце-концов в 97-м, от греха подальше, выдали его прибалтам как участника штурма телецентра. Что с ним теперь – я не знаю.
- А теперь все это на Пашу навешивают.
- Да-да, я слышал, и еще банкира какого-то приплели. Только у Алика и без Паши врагов хватало. Его смерть была выгодна абсолютно всем – и друзьям, и недругам, и покровителям. Потому как Алик уже просто всех компрометировал. Знаешь, я Алика всегда недолюбливал. Ума он, конечно, был необыкновенного. Но и подлости необыкновенной. Он мог с тобой целоваться, а потом, как только повернешься - выпустить обойму в спину. Квадрат долго думает, очевидно, взвешивая, стоит ли рассказывать о подвигах тех лет, потом как-то обреченно машет рукой.
- Алик был хозяином Донецкой области, официально – президентом футбольного клуба «Шахтер» и директором фирмы «Люкс», названной так в честь его резиденции – бывшей правительственной гостиницы в Ботаническом саду, где в свое время останавливался Михаил Горбачев. Алику платили все, кроме Енакиевской братвы – несмотря на то, что Алик даже отправлял в Енакиево БТРы на разборки. А простить я ему не мог убийство Утенка, которого Алик знал с детства. В конце 80-х Алик, тогда еще никто, задолжал Утенку деньги – тысяч, по- моему, сорок. Но Алик уже шел наверх, и не хотел, чтобы кто-то знал о долге, и с его подачи Явир Утенка замочил… Утенка любили все. Помню, пошли мы с Арканом как-то на его могилу, Сашка мне говорит: «Николай, посмотри, кажется за нами следят». – «Вроде бы нет», - говорю. Тогда Аркан срывается с места, и бросается в кладбищенские кусты, а там – Алик в своей перламутровой «шахе» – единственная такая машина была на весь город. Взял его Аркан за шкирку, приподнял и говорит: «Узнаю, что твоя робота – убью». – «Что ты, Саша, как ты мог подумать, мы же с Утенком друзьями были». Сколько раз мне говорил Аркан: «Давай Алика замочим, потом будет поздно», а я всегда его отговаривал, зачем грех брать на душу.
- А Алик был криминальным авторитетом?
- Как тебе сказать, пара судимостей у него, конечно, была, по 206-й и по 140-й, но правил воровских он не признавал, как, впрочем, и никаких других правил.
- Ну, хулиганка, понятно, а кража за что?
- Алик безумно любил голубей. Вот как-то в чужую голубятню и залез. Вообще-то он из очень известной в городе семьи, отец его занимался снабжением в тресте столовых и ресторанов, представляешь, что это в те годы означало? Вот на семейные деньги Алик и поднялся. Поначалу имел магазин – кожей и мехами торговал – и несколько такси, «крышевал» над таксистами, что возле ж.д.вокзала кучкуются. В гору он пошел тогда, когда начал носить деньги ментам. Алик работал под крышей Гавриленко – бывшего начальника областного Управления МВД.
- Дядя Коля, насколько я помню, все было наоборот – Алик с Гавриленко враждовали, даже судились как-то – Гавриленко назвал в прессе Алика преступником, тот подал в суд и дело выиграл.
- Алик воевал с Болдовским, а не с Гавриленко, ты ничего не знаешь, а лезешь с комментариями, - Квадрат раздраженно закуривает, - а к Гавриленко в областную управу он ходил как к себе домой. В конце концов это стало раздражать даже ментов.
- А та знаменитая перестрелка на Песках, когда Алик получил пулю?..
- Я тогда в машине сидел. Случайно, так сказать, проезжал. И на пулю нарвался – в ногу. То же случайно, как ты понимаешь. А отлежавшись, поехал в Ростов к Вове- Пятну, авторитетнейшему вору, и сказал: «Вова, житья от Алика нет, посмотри, не могу даже к внукам съездить, беспредельничает». Тогда Пятно мне и говорит: «Останься, Квадрат, у меня, отдохни несколько дней, а я постараюсь решить твою проблему». И послал Вова в Донецк пару гонцов. Без оружия. Там на одни физиономии посмотришь – и страшно станет. Зашли они в «Люкс» – охрана даже не пикнула – и сказали Алику: «Если что случится с этими людьми, мы не станем выяснять, как такое могло произойти. Теперь ты их охраняй. И за их жизнь ты головой отвечаешь. Потому как мы на тебя охотиться не станем – просто твой «Люкс» ракетой с воздуха замочим, и дело с концом». Вот так мы и помирились.
- А Аркана пристрелила его же краля… Эх, был мне Аркан ближайшим другом… Безбашенный был, не спорю, мог такое учудить. Как-то поехали мы с Арканом ночью шампанское искать. Это сейчас – вышел в любой время суток из дому и покупай. А тогда ночных магазинов еще не было, и мы поехали в кабак на «Текстильщик». Стучим. Выходит охрана: «Заведение не работает, у нас спецобслуживание». Аркан поясняет, что нам нужно несколько бутылок шампанского. Выходит начальник охраны – знаменитый боксер Ягубкин – и начинает на Аркана наезжать: «Я – Ягубкин, а ты кто такой?» Тут Аркан хватает монтировку и боксеру в лобешник: «А я – Аркан». Достает взрывпакет, поджигает, и бросает в открытые двери кабака, поджигает второй – и забрасывает прямо в зал на втором этаже. А там как раз день рождения заместителя председателя райисполкома праздновали. Народ – на пол. Ох, Аркана тогда менты и били, в Травматологии он потом долго в себя приходил…
- Дядя Коля, - возвращаюсь я к прежней теме, - но как Алик с такой репутацией пытался быть публичным деятелем, руководил тем же футбольным клубом?
- Это вопрос не ко мне. Ты в курсе, как Мишаня Косой ФК «Металлург» прикупил?
- По правде говоря, впервые слышу.
- Купил как-то, с пару лет назад, Михаил Михайлович футбольную команду, чтобы, значит, и себе быть не хуже других. А потом как подумал, какие вопросы ему начнут задавать на первой же пресс-конференции такие ушлые как ты, так и продал команду - Индустриальному союзу Донбасса. Не может человек нашего круга лезть на публику, не наше это дело. Ты чего смеешься?
- Да я, дядь Коль, представил себе, как Мих Мих с Тарутой торговался при продаже футбольного клуба – схватка титанов. Давид и Голиаф.
- Да… А как убрали Алика, так беспредел в области и прекратился.
- Ну, не так, чтобы сразу.
- Но довольно быстро. Кого менты повязали, кого замочили, кто сам на дно упал. Ты помнишь, как Самсона убрали?
- На главной улице города?
- Да, вышел из кафе – и пулю в упор получил. Если бы его в больницу Калинина, повезли, то, может быть, и спасли бы, а так непонятно за чем потянули в 16-ую, и не довезли. А брату младшему Самсона я говорил: «Не высовывайся, уйди на дно, видишь, что творится?». Не послушался меня, дуралей, думал, пуля его не достанет… После обеда приносят передачу от Коваля. Самого его уже второй день ко мне не пускают. В пакете – пачка сигарет с фильтром, которые я отдаю Квадрату.
- Держите, дядя Коля, мне сигареты ни к чему, а Вам с Вашим сердцем все же лучше с фильтром курить.
- Во дела, - Квадрат недоверчиво смотрит в открытую пачку, - действительно с фильтром. Чудеса да и только, видать действительно не хотят с тобой связываться граждане начальники.
- Не понял.
- В ИВС запрещено передавать сигареты с фильтром, фильтр полагается обязательно обламывать. Видно, для тебя – исключение.
- Господи, а фильтр-то им чем помешал?
- Ну, во-первых, чтобы ничего под фильтром не было – записки какой, например.
- Идиоты, да мне любую записку адвокат передаст, что за ментовский бред?
- Ну и потом, из фильтра, если его переплавить, умельцы, говорят, исхитряются даже лезвия пластмассовые делать.

За разговорами незаметно наступает ночь, где-то работает радио, слышны звуки гимна – в столице полночь. Но спать мы не ложимся – в коридоре стоит шум, охранники пьяными голосами выясняют, кто кого более уважает. Дверь в какую-то из камер открыта, и визг сигнализации уже битый час бьет по ушам. Квадрат заглядывает в щель кормушки: «Женская камера открыта, 13-я. Сейчас баб пойдут по камерам предлагать».

XIII
Понедельник, 1 июля. На утренней проверке в камеру входит новый начальник смены, которого я раньше не видел. Должно быть, его еще не предупредили, что я не совсем обычный задержанный, и гражданин начальник аки цепной пес обгавкивает нас с Квадратом, задирает рубашки, проверяя, нет ли у нас часом ремней, лезет по карманам. «Командир, - говорю я, - можешь по карманам не лазить – деньги у нас выгребли еще при задержании». Тот рычит нечто невразумительное, и вылетает из камеры.
- Это что, новый? – спрашиваю я у дежурного.
- Почему новый - из отпуска вышел.
- А злой почему?
- Ты еще злых не видел.

«Савченко, на выход с вещами!». Квадрат зачем-то понадобился следователю, и теперь собирает свои пожитки в пакет. Раньше я, бывая в Апелляционном суде, частенько наблюдал сцену доставки в зал заседаний подсудимых: появляется начальник конвоя, всех толпящихся в фойе суда посетителей (типа меня) просят освободить коридор; в дверях, ведущих во двор суда, появляются два конвоира, держащие под скованные руки очередного обитателя СИЗО. Меня всегда удивляло то, что подсудимый обязательно держит в руках какую-нибудь котомку с вещами. В наручниках носить поклажу неудобно, и было непонятно, зачем привозить человека в суд с сумкой. Теперь я сам в подобном положении и уже ничему не удивляюсь – принцип «все свое ношу с собой» соблюдается здесь неукоснительно – администрация ИВС за сохранность вещей ответственности не несет. Она, как я понял, не несет ответственности вообще ни за что.

Квадрат уходит, а я усаживаюсь приводить в порядок свои записи. Я никогда ранее не писал о криминальном мире и не интересовался этой стороной жизни вообще. Тем ни менее, многое из того, что рассказал Квадрат, для меня откровением не является и я далеко не все его истории принимаю безоговорочно. Есть в его рассказах и фактические ошибки – я, например, сомневаюсь в том, что Донецкий губернатор когда-либо работал на плодо-овощной базе. Скорее всего, на зону теперешний глава облгосадминистрации пошел с должности директора какой- нибудь автотранспортной базы. Другой пример – Квадрат утверждает, что знаменитая перестрелка на Песках, когда Алик Грек спасся чудом, спрятавшись в голубятне, случилась летом, в июле. Я же твердо помню, что это знаменательное событие произошло в марте 1994-го. А знаменательным оно стало благодаря тем государственным мужам, которые, узнав, что Алик выжил, смешили народ, всячески заверяя Грека в верноподданнических чувствах. Особенно отличился тогдашний и.о. премьер-министра, который названивал в больницу и слезливым голосом выражал бандиту свое сочувствие. Не все так однозначно и в отношениях между Аликом и начальником Донецкого областного УВД генералом Гавриленко. То что, Гавриленко и Алик – одного поля ягоды, сомнений, конечно же, не вызывает. Но фактом является также и то, что менты под руководством того же Болдовского штурмовали резиденцию Алика, а самого его даже несколько дней держали в Киевском изоляторе (в Донецком ИВС Грек действительно не был) за незаконное хранение оружия. Впрочем, злые языки тогда утверждали, что дело вовсе не в оружии, а в том, что Алик перестал носить ментам деньги, и что таким образом стражи правопорядка решили напомнить, кто в доме хозяин, и кто ему по утрам в будку хлеб бросает.

Я прячу тетрадку с записями квадратовых рассказов в сумку с провизией, а сам довожу до ума подготовленный для «Украины криминальной» репортаж о подробностях своего задержания и тюремного быта. Репортаж я думал написать в более комфортных условиях – за столом во время свидания с адвокатом, но коль скоро Коваля два дня ко мне не пускали, я исхитрился нацарапать статью в переданной мне тетрадке. Исписанные листы я вырываю и прячу в карман – если защитник сегодня явится, передам через него уже готовый материал для Олега Ельцова. Гремят дверные замки – пришел Коваль и меня выводят на свидание. На первом этаже начальник смены внезапно приказывает дежурному: «А ну, обыщи этого писателя, может, он что в карманах носит?». Карманы выворачиваются и моя статья торжественно уплывают в руки начальника смены. Шум поднимается такой, словно в ИВС предотвратили побег государственного преступника. Начальник звонит в налоговую милицию и докладывает о своих успехах. Слышу, как по телефону зачитываются отдельные места – про тетю-лошадь из следственного отдела, про описание внешнего вида следователя.

Меня вталкивают в комнату, где уже сидит Коваль. Я пишу обращение к Уполномоченной по правам человека Верховной Рады с просьбой вернуть мне мои записи, пишу записки друзьям и апелляцию на постановление судьи Якубенко о продлении срока задержания до 10 дней. Сегодня – последний день подачи апелляции и я прошу адвоката пулей смотаться в Куйбышевский райсуд и сдать ее секретарю по уголовным делам. Коваль берет в руки мою апелляцию:
- А может все-таки не в Куйбышевский суд, а в Апелляционный, ведь апелляция адресована Судебной палате Апелляционного суда Донецкой области?
- Евгений Андреевич, - не выдерживаю я, - если бы вы знали уголовный процесс, Вам бы цены не было. Пожалуйста, немедленно отвезите эту бумажку в райсуд, мы пропустим срок.
- А если я все-таки сдам ее на всякий случай в Апелляционный суд?
- Избави Вас Боже, жалоба останется без рассмотрения. Это раньше в таких случаях она пересылалась в суд первой инстанции, а сейчас – просто выбрасывается. В свете малой судебной реформы. В конце концов, я – Ваш клиент, и я даже не прошу, а приказываю сдать апелляцию именно в районный суд.

Напоследок прошу адвоката принести мне в следующий раз материалы по делу Кузина – преподавателя одного из донецких вузов, задержанного практически одновременно со мной по подозрению в получении взятки от студентов. Кузин еще вчера был в ИВС (я слышал, как охранники выкрикивали его фамилию) и по стечению обстоятельств его защиту осуществляет также Коваль. История с доцентом Кузиным меня заинтересовала, и я задумал написать по этому поводу статью о методах оперативно-следственной работы. Дело в том, что Кузин – онкологический больной, инвалид, у него практически полностью удален желудок, тем ни менее, председатель Ворошиловского райсуда Ивашура распорядился его арестовать и поместить в СИЗО. По правде говоря, я подобного от Виктора Алексеевича не ожидал. Ведь, по сути, при таком диагнозе судья приговорил обвиняемого к смертной казне через долгую и мучительную смерть в тюремной больнице. И это при том, что никаких объективных доказательств получения Кузиным взятки в размере 590 грн. нет – только показания нескольких студентов, что они якобы сдавали сокурснику деньги для последующей передачи преподавателю. Я прошу Коваля раздобыть мне протокол осмотра и изъятия инкриминируемой Кузину суммы.

Коваль уходит, а я пытаюсь узнать у дежурного, за какую мзду мне могут вернуть мои записи. Оказывается, уже поздно – начальник смены раструбил о своей находке, и следователь Сабина распорядился применить ко мне меры воспитательного характера. «Забери у него туфли», - кричит откуда-то из-за угла начальник. «Иди, иди, - подталкивает меня дежурный, - к вечеру он забудет». Никто у меня туфли не забирает, дежурному явно неудобно за происшедшее. Тем более, в случае, если начнется скандал (а изъятие личных записей является грубым нарушением прав задержанного), крайним сделают его.

Мы поднимаемся на второй этаж. Снизу доносится голос начальника смены: «В восьмую его, может, поумнеет». В шестой камере я собираю свои вещи после только что проведенного обыска. Три дня работы насмарку - исчезла тетрадь с записями рассказов Квадрата и стержень. Меня переводят в камеру №8.

XIV
Восьмая камера еще темнее, нежели шестая, в ней сухо, однако сказывается удаленность от вентиляционной магистрали – трудно дышать. На нарах возле левой стены сидит парень лет 16-ти в футболке и шортах. Протягивает руку:
- Женя. Только ты на нары не садись, лучше где-нибудь на полу. Это – особая камера. Тут эти скоты клопов выращивают, чтобы сжирали заживо.
- А как же ты на нарах сидишь?
- А мне уже все равно. Да и днем клопов практически нет, они вылезают ночью. «Практически нет» означало, что нары были укрыты шевелящимся ковром какой- то живности. Руки и ноги сокамерника – одна сплошная рана.
- Скажи, а не в этой ли камере, - обращаюсь я к пацану, - находился Константин Москаленко? Я с его братом был в шестой.
- Такого не видел, я с доцентом здесь сидел, с Кузиным. Деда клопы просто сожрали. Ох, он и мучился. А тебя из какого райотдела привезли?
- Мелко берешь. Такими преступниками как я занимается городская налоговая милиция под личным присмотром прокурора Донецка Ольмезова.
- А работаешь где?
- В газете пописываю.
- Так ты можешь написать и о том, как я здесь очутился?
- Запросто. Рассказывай.
- Пожалуйста, напиши где-нибудь, что эти уроды ментовские вытворяют. Я тут уже третьи сутки, меня специально в эту камеру кинули, чтобы мать быстрее деньги за мое освобождение собрала. Прикинь, идем мы вечером с пацанчиком возле Ворошиловского райотдела, тут какой-то парень подходит, предлагает у него коноплю купить. Мы отмахиваемся и идем дальше. Тот не отстает: «Ребята, ну возьмите бесплатно, если понравится, в следующий раз купите». И сует мне в руку какой-то бумажный пакетик. Вообще-то я наркотой не балуюсь, но даже выкинуть не успел – выскакивают из-за дерева менты, хватают меня за руку и тянут в райотдел. А парню ручкой помахали, мол, все нормально, сработал как надо.
- И что, много было в пакете?
- Какой много – щепотка, даже на экспертизу не хватило.
- Позволь, но при таком количестве ни о каком уголовном деле вообще речи быть не может.
- А его никто и не возбуждал. Сказали, что буду сидеть в ИВС до тех пор, пока мать меня не выкупит. Скоты, одним словом. Ты уж, напиши об этом, пожалуйста.
- И сколько же они хотят?
- Понятия не имею. Дело в том, что у меня уже есть условно 2 года по 81-й, вон эти подонки мать и пугают, что если деньги не насобирает, меня по старому делу посадят.
- А что ж это тебя на государственное имущество потянуло?
- Ума не было, вот когда-то и влез по малолетству.
- А сейчас поумнел?
- Ну, уж воровать точно не пойду.

За время отсидки к Женьке не пропустили ни одной передачи, и он набрасывается на предложенную мной кормежку, урча и чавкая. По окончании трапезы громыхает дверь и его уводят – должно быть мать смогла за три дня насобирать искомое. Я усаживаюсь на бетонное возвышение у стены. Садиться на нары как-то страшновато. Возвышение примыкает к нарам и насекомые пытаются перебраться на меня. Злость на ментов за отобранные записи настолько велика, что на клопов я просто не обращаю внимание, обеспокоенный только одним – как бы не забыть подробности рассказанных Квадратом историй. Вечером в камере появляется еще один постоялец – Дима Славин, 21 год. Он чинно обращается ко мне на «Вы». Причина его появления здесь уже не вызывает у меня удивления – Дмитрий был задержан через несколько секунд после приобретения спичечного коробка зелья.
- Знаешь, Дим, я так полагаю, что в тюрьме и бане все равны, поэтому можешь говорить мне «ты».
- Как скажешь. Но как они могли вычислить, что подойти нужно именно ко мне?
- Господи, Дима, я тут в первый же день сидел со стукачем Мишей – большим знатоком донецкого рынка наркотиков. Он уверяет, что все местные барыги работают исключительно под ментами. Это ведь как удобно – и прибыль от продажи наркоты имеешь, и отчетность в ажуре. Как только план по раскрываемости недовыполнен, идешь к своему барыге и получаешь тепленькими будущих обвиняемых со всеми уликами. Если же план выполнен - в активе еще и вознаграждение от задержанных, которые за взятку отпускаются. А изъятая наркота возвращается опять к тому же барыге.
- Я сирота и следак хотел было меня уже отпускать, да я с дуру проговорился, что тетка работает заведующей крохотным магазинчиком. Теперь буду здесь, пока тетка не наберет 400 долларов. Она-то, может, и наберет, но я пока что к ней не дозвонился. Дома у нее телефона нет, мобильный она отключила, а на работе говорят: «Была, но поехала на базу, что передать?». Я хотел было сказать, где я, но следак руками машет – только не по служебному телефону. Водил меня к телефону-автомату, но тетку пока разыскать не удалось.
- А какой райотдел?
- Куйбышевский.
- Ты знаешь, за неделю, что я тут, все разговоры были практически только вокруг Куйбышевского района – что ментовка, что прокуратура, что суд еще те.
- Те они или не те – мне не легче. Завтра опять к следаку – может удастся к тетке дозвониться.

Дима занял нары, на которых трое суток пребывал малолетний Женька, но ложится побаивается – сидит, пытаясь давить лезущих на него тварей. Я клопов вижу первый раз в жизни. Запах – весьма своеобразный, но все-таки с коньяком не спутаешь.

Незадолго до раздачи кипятка в камере появляется еще один квартирант – Сергей Третьяков, 23 года, выпускник Института физкультуры, работающий в ночном клубе «Мистик». Я ввожу Сергея в курс камерного быта, предлагаю поужинать, но он настолько устал, что валится на нары, не обращая внимания на паразитов. Через час, покемарив, Сергей рассказывает историю своего задержания.

Вчера, в воскресенье, он с двумя друзьями – Андреем и Константином – отправился на дискотеку по случаю дня рождения последнего. Андрей недавно умудрился порезать сухожилия на обеих ладонях и пришел поздравить друга с забинтованными после операции руками. Из заведения уходили последними, около четырех часов утра, когда к дискотеке подъехала машина. Из нее выскочил какой-то крутько в возрасте за сорок, с пистолетом и в сопровождении сыночка. Оказалось, папане тут недавно надавали по шее, и он, съездив за оружием и чадом, приехал на разборки. Не долго думая, пьяный папаша открыл стрельбу по перебинтованному Андрею, прострелив ему только что прооперированную ладонь и левую ногу. В этот момент сыночек достал из машины карабин и собрался было палить по выбежавшим охранникам и официантам. Сергей бросился на сынка и прижал его с карабином к машине, в то время как Андрей в шоке бросился на крутого и сбил его с ног. Пары ударов ногами по пьяной головушке оказалось достаточно, чтобы владелец пистолета навсегда потерял возможность кому бы то ни было угрожать на этой земле. Теперь Сергей является подозреваемым в убийстве, равно как и Андрей, весь в бинтах помещенный в 15-ю камеру. Сынок крутого, естественно на свободе – он потерпевший. Константин также – прокурор отправил его собирать деньги за освобождение.
- Я, Сереж, одного не могу понять, твою одежду на экспертизу возили?
- Ты в смысле следов крови? – Конечно, следов никаких нет, к тому же официанты подтвердили, что я только пацаненка с ружьем держал.
- А как ты здесь тогда вообще очутился?
- Как, как – недоумевающе смотрит на меня Сергей, - ведь убийство.
- Какое убийство? Все было в пределах необходимой обороны. В таких случаях, Сережа, уголовное дело и возбуждаться не должно. Существует три ситуации, когда ты имеешь полное законное право лишить человека жизни: если человек этот прется в твое жилище, если этот человек вооружен (или даже если тебе показалось, что он вооружен – допустим, в случае, когда у нападавшего был только муляж пистолета), и когда нападавших два и более. Все это охватывается понятием убийства в пределах необходимой обороны и ответственность за убийство не наступает. Раньше такое толкование необходимой обороны давалось только в Постановлении Пленума Верховного Суда, но сейчас все это внесено в новый Уголовный Кодекс. Что касается тебя, так ты вообще свидетель, а за предотвращение убийства пацаненком большого количества людей опасным способом – стрельбой по толпе – тебя граждане милиционеры премировать должны.
- То-то я думаю, чего опера так морды крутили, а начальник угрозыска говорил, что он тут не причем, это, мол, прокуратура воду варит.
- Статья-то прокурорская, вот они и думают, какой мед можно добыть из этого рая. Прости за нескромный вопрос, можешь на него не отвечать, но ты – из состоятельной семьи?
- Почему нескромный? Вопрос самый обычный. И семья у меня самая обычная. А вот родители Кости и Андрея – в числе первых лиц нашего металлургического завода.
- А, ну тогда все понятно. Прокурор не упустит возможности подшерститься. Немедленно приглашай профессионального адвоката и подавай в суд жалобу на незаконное задержание. Если у прокурора осталось хоть немножко мозгов, завтра тебя отпустят.

Сергей, несмотря на мое предупреждение, падает на нары и моментально засыпает к огромному удовольствию клопов. А мы с Димой всю ночь маемся, пытаясь уснуть стоя.

XV
Утром Сергея и Дмитрия забирают, а я, плюнув на условности, расстилаю на полу газеты и проваливаюсь в сон. Конечно, бетонный пол – не лучшее место для отдыха, но выбирать не из чего. День проходит в чередовании сна с борьбой с клопами. Нары и пол покрыты раздавленными телами противника, но на количестве насекомых это не отражается. Коваля ко мне опять не пустили – только приняли передачу с описью вложения, заполненную его почерком. Скука убийственная. Вчера в камере работало радио, вставленное в вентиляционное окошко. Но начальник приказал лишить меня и этого удовольствия – дабы не писал всякие мерзости о стражах закона. Я слышу, как дежурные в коридоре несколько раз в разговорах между собой поминают меня и мои изъятые заметки – вроде бы следователь дал указание со мной не церемониться, а хорошенько проучить. Правда, бить опасаются из-за того, что каждый день приходит адвокат, хоть и без разрешений на свидание. На вечерней проверке начальник смены приказывает отобрать у меня туфли и газеты – единственную защиту от клопов.

В камере опять появляется Димка. Тетке он дозвонился, та пообещала подъехать в райотдел завтра к двенадцати. Следователь осчастливил задержанного несколькими старыми газетами и пачкой «Мивины».
- Так что, - спрашиваю я, - тебя следователь за целый день так и не покормил?
- А почему он меня должен кормить? - пожимает плечами Дима.
- Ты, парень, какой-то странный. Раз он тебя задержал, значит, он и несет ответственность за твое самочувствие. А не может обеспечить человеческих условий – пусть выпускает.
- Так что, следак должен за свой счет кормить?
- Да это его проблемы, следователь – самостоятельная процессуальная фигура. Пусть решает вопросы твоей кормежки так как хочет, а нет – пусть на хрен увольняется со службы. Димка набрасывается на еду из моей передачи. Отужинав, долго ходит по камере, курит – благо друзья передают мне сигареты для сокамерников.
- Слушай, - обращается парень ко мне, - а что если следака заловить на вымогательстве этих самых 400 баксов?
- Ход твоих мыслей мне уже начинает нравиться. Правда, неясен вопрос, где сейчас находится тот самый изъятый у тебя спичечный коробок. Потому как, посадив следака, мы не отменим первопричину твоего здесь пребывания.
- Во всяком случае, у следователя его нет. Следак коробок либо сам выкурил, либо вернул барыге.
- Но ведь и новый насыпать не долго.
- М-да.
- Если бы я вышел раньше тебя, то, пожалуй, смог бы помочь тебе в твоем благородном начинании – хотя бы связавшись с Генпрокуратурой или Киевской СБУ через «Громадський контроль». А сейчас не знаю даже, что и посоветовать. Была бы связь с внешним миром через адвоката – и то можно было бы попробовать. А так – сам видишь, в каком я виде.

Вид у меня действительно замечательный – руки и ноги распухли от укусов. Спина горит. Весь с головы до ног вымазанный бетонной пылью. Открывается дверь, и в камеру вваливается веселый Сергей.
- Ни хрена себе, - восклицаю я, - эти придурки тебя так и не отпустили?
- Какой там! Прокурор заломил с родителей Кости 50 «косарей».
- А какой район?
- Ленинский.
- Сережа, я попросил бы тебя не клеветать на прокурора Ленинского района. Сергей Александрович Новиков взяток, как известно, не берет, а все свое состояние, движимое и недвижимое, нажил исключительно честным трудом на ниве надзора за соблюдением законности. Всю жизнь, можно сказать, копил, в завтраках себе отказывал.
- А ты что, прокурора знаешь?
- Я у него недавно пытался интервью взять по поводу перспектив привлечения к уголовной ответственности начальницы Ленинской налоговой мадам Стригуновой. Мадам чудит без баяна, и год назад объявила войну одной предпринимательнице, поскольку та посмела торговать водкой (имея соответствующую лицензию) в непосредственной близости от подпольного водочного ларька, открытого сотрудниками торгового отдела райисполкома. Перспектив, как ты понимаешь, прокурор не узрел.

Народ смеется и укладывается на полу спать.

Среда, 3 июля, годовщина нападения на Игоря Александрова. На утренней проверке прошу аудиенции у начальника тюрьмы – мне необходимо подать в прокуратуру жалобу на недопуск адвоката и заверить доверенность на представление моих интересов в суде по гражданскому делу. Охранник пожимает плечами: «А мы здесь причем?». Дверь закрывается.
- Видели, какие скоты? – Спрашиваю у сокамерников.
- Да, великая страна, - соглашается Сергей.

Ситуация предельно ясна – очевидно, прокуратура дала следователю добро на применение ко мне особых методов. Единственная помеха тому – наличие защитника, который имеет законное право видеться со мной хоть каждый день, с глазу на глаз и без ограничения времени. Будь у меня какой-нибудь другой адвокат, из числа тех, которые приходят к своим подзащитным в лучшем случае раз в неделю, песенка моя была бы спета. Но Евгений Андреевич Коваль является одним из немногих в Донецке адвокатов, которые действительно защищают своих доверителей, и потому он ежедневно является в ИВС, справляется о моем самочувствии, носит передачи, нарушая тем самым все прокурорско-налоговые планы. Конечно, никто его ко мне не допускает. Но и пускать в ход имеющейся пыточный арсенал налоговики тоже не рискуют – ограничились только помещением в спецкамеру-клоповник.

Вообще говоря, недопуск защитника к задержанному является преступлением – статья 374 УК обещает следователю Сабине и прокурору Ольмезову за это от 3 до 7 лет лишения свободы, но учитывая реалии теперешней донецкой власти, ни о каком наказании этих голубков, естественно, речь идти не может.

Вскоре Сергея и Диму уводят. По идее, Сергею сегодня предстоит «воспроизведение», а вот Дмитрию придется опять просидеть целый день то в милицейском «стакане», то в кабинете следователя в ожидании денежной тетушки. Кстати, это еще вопрос, кому лучше – мне ли в клоповнике, или Димке в «стакане». «Стакан» (он же – «обезьянник») – комната для задержанных в райотделе – узкая каморка с деревянной лавкой, где невозможно ни ходить, ни лежать, только сидеть. Бывает, сидеть сутками, без еды, без воды и без возможности выйти в туалет. Пока прокурором города был Кириченко, районные прокуратуры еще хоть как-то следили за тем, чтобы в «стаканах» людей не держали без надобности и даже ежедневно проверяли «обезьянники», пересчитывая задержанных по головам. С приходом Ольмезова милиция города получила полную свободу, просто теперь за каждое совершенное милиционером и выявленное прокуратурой преступление установлена четкая такса.

Надо сказать, такая ситуация характерна и для области в целом. В мае прошлого года мы с Валиком Хорошуном опубликовали в «Деловом Донбассе» фотографию избитого в Марьинском райотделе предпринимателя. Мужика остановили на улице, притянули в ментовку и били, заставляя подписать явку с повинной о том, что это он где-то у кого-то украл какие-то банки с краской. Мужик с отбитыми ребрами непонимающе крутил головой – он вообще оказался не местным. Тогда, не добившись ничего, милиционеры его вышвырнули на улицу, а сами пошли отлавливать новую жертву. После публикации я даже редакционный запрос в Марьинскую межрайонную прокуратуру возил, просил сообщить о результатах проверки изложенных в статье фактов. Ответа мы, конечно же, не дождались. А через полгода избитый предприниматель встретил на улице тамошнего участкового, который по простоте душевной и рассказал, в какую сумму начальник угрозыска замял скандал.

Впрочем, ничего другого ожидать и не приходится – Марьинский межрайонный прокурор Эдуард Шевченко является креатурой Геннадия Васильева, одним из тех, кто ковал победу бывшего прокурора Донецкой области (а ныне – народного депутата от Марьинского района и заместителя председателя ВР) на парламентских выборах. А потому Эдуарду Васильевичу можно все – покрывать преступников, фальсифицировать надзорные дела, подделывать постановления о возбуждении уголовных дел. Писал я об этом неоднократно и безрезультатно. После очередной моей статьи в «Украине криминальной» о проделках бывшего заместителя Марьинского прокурора приезжала в марте этого года в Донецк целая делегация из Генеральной прокуратуры – отбеливать Васильева. Встречались со мной, проверили все изложенные в публикации факты, убедились в их достоверности, после чего молча повернулись и уехали восвояси…

День проходит в хозяйственных хлопотах. Послезавтра меня повезут в суд, и я готовлю гардероб – стираю сорочку. Стены в камере, дабы на них ничего не писали, оштукатурены «под шубу» - шершавые, с многочисленными порами, куда легко вставляются спички, на которых я и развешиваю мокрую рубашку. В обед и во время вечерней проверки требую сообщить начальнику ИВС о том, что мне нужно подать жалобу и заверить подпись под доверенностью. Ноль по фазе. Прошу пригласить медсестру – мало того, что от клоповьих укусов руки и спина превратились в сплошную язву, раны на ногах начали гноиться. Реакция дежурных: «Мы уже сообщали начальнику о Ваших просьбах. Если он сочтет нужным, он Вас вызовет и даст указания медсестре». Вечером в камере появляется Дима.
- Ну как, - спрашиваю, - тетка была?
- Не-а. Наверное, замоталась со своим магазином.
- А что следак?
- Проводил инструктаж. Деньги должны быть только в гривнях – в долларах он не примет. Не понимаю, какая ему разница?
- Это же элементарно, Ватсон. Следователь перестраховывается на случай, если ты сделаешь заявление о вымогательстве взятки. Если после выхода твоей тетки из кабинета следователя туда ворвутся СБУ-шники и проверят содержимое следовательского стола (деньги, кстати, следак в руки брать не станет – попросит положить их в стол, где они будут лежать несколько дней), он всегда сможет сказать, что хранил заначку от жены, каждый месяц с зарплаты откладывал. А что он будет говорить, если в столе окажутся сотенные бумажки зеленного цвета?
- А почему в руки деньги брать не станет?
- На всякий случай. А случаи, как известно, бывают разные. Видишь ли, строго говоря, чтобы доказать факт получения взятки, необходимо провести изъятие денег у взяткополучателя законным способом. Если следовать букве УПК, после твоего заявления о вымогательстве взятки в прокуратуре либо СБУ должны возбудить уголовное дело, назначить следователя, который примет его к своему производству и который после передачи денег войдет в кабинет и составит протокол его осмотра в порядке статей 190, 191 УПК с выемкой найденной наличности. Однако никто так, в действительности, не поступает, дело возбуждается (если, конечно, возбуждается – как правило, такие дела заканчиваются полюбовно) только в случае обнаружения денег, на осмотр едет какой-нибудь опер, который на самом деле осматривать место преступления и изымать деньги права не имеет – это есть следственное действие. В итоге, если взяткополучатель упрется, суд не признает протокол осмотра и изъятия денег в качестве доказательства, полученного законным путем, и тогда доказывать факт передачи денег можно будет только одним способом – по наличию на купюрах отпечатков пальцев взяткополучателя.
- А ты откуда всю эту механику знаешь?
- Я, батенька, как-то из чисто спортивного интереса отслеживал передачу денег за закрытие уголовного дела. Было это пару лет назад, деньги вымогал помощник прокурора Куйбышевского района (заметь, опять Куйбышевский район). Собственно, планировалось, что мать подозреваемого, платившая деньги, сделает соответствующее заявление в СБУ, будет проведена операция по взятию прокурора с поличным, и я смогу сделать об этом репортаж. С СБУ-шниками я даже предварительный разговор имел, однако дама в последнюю минуту перепугалась и деньги отдала чуть ли не в моем присутствии (передача состоялась по месту ее работы, я находился за дверью, а для получения денег прокурор направил следователя прокуратуры с веселой фамилией), так официально ничего по этому поводу и не написав.

Чуть позже появляется Сергей. Я настолько изумлен, что первые пару секунд недоверчиво его рассматриваю в сумеречном свете лампочки – не галлюцинация ли?
- Сереж, они что, ох..ли окончательно? У тебя когда срок задержания заканчивается?
- Завтра в четыре утра.
- Ну и что дальше? Срок задержания исчисляется не в сутках, а в часах. В четыре утра истекает 72 часа с того момента, как ты был задержан. Обвинение тебе не предъявлено, срок задержания не продлен, постановление о твоем аресте отсутствует. В таком случае, начальник ИВС должен припереться на службу в половине четвертого, вынести постановление о твоем немедленно освобождении, копию которого направить прокурору и лицу, тебя задержавшему. Естественно, никто делать этого не будет – не забывай, что мы живем не где-нибудь, а в Донецке. И местное начальство соблюдением законов себя не обременяет. Ну а если ты вкатаешь иск к горуправлению милиции на предмет незаконного пребывания в изоляторе?
- Не просто вкатаю, а еще и справочку приложу из больницы – когда адвокат сегодня увидел, во что клопы превратили мою спину, он ужаснулся.
- Так у тебя уже есть защитник?
- Да, родители Кости и Андрея помогли, наняли толкового мужика. Тот сразу же, как только мы зашли в кабинет к следователю, задрал мою футболку и предупредил, что если хоть один синяк появится – следователю не сдобровать. А что касается клопов и незаконного задержания – я вот сам думаю, как бы ментов прищучить.
- Значит так, - говорю, - завтра решающий день. Прокуратура должна или выпускать тебя, или обращаться в суд с представлением о твоем аресте. Скорее всего, завтра будет постанова об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении тебя, уголовное дело по факту убийства либо будет закрыто вообще, либо ты из подозреваемых превратишься в свидетеля. В этом случае заявляй иск о взыскании морального ущерба за незаконное задержание и применение недозволенных методов в ИВС к горуправлению милиции и областной прокуратуре.
- А областная тут при чем?
- Райпрокуратура юрлицом не является. Как, впрочем, и ИВС. Только запомни, на первом месте в списке ответчиков нужно указать обязательно горуправление. И ни в коем случае не наоборот. Если же тебе предъявят обвинение – все равно заявляй иск, но уже только к горуправлению в связи с условиями содержания.
- А почему прокуратуру нельзя ставить на первое место?
- Потому что иск будет рассматриваться в Ворошиловском райсуде. Если первым ответчиком укажешь ментовку, по территориальности дело рассмотрит судья Князьков – человек обостренной порядочности, который не станет позориться договоренностями с ментовско-прокурорскими начальниками. Напишешь на первом месте прокуратуру – и иск уйдет к Ирине Александровне Бухтияровой – судье, о правосознании которой в городе ходят легенды. Она не гнушается ничем – если это в интересах прокуратуры, может даже протокол судебного заседания подделать. Был у меня такой уникальный случай – я год назад доказал в областном суде, что после подачи кассационной жалобы Бухтиярова протокол переписывала. Решение тогда отменили. Дело было по иску прокуратуры к одной моей хорошей знакомой.
- А судье что?
- Господь с тобой. Прокурорский судья – лицо неприкосновенное. Никакой областной суд или квалификационная комиссия с ней связываться не станет. Кстати, что там с воспроизведением?
- Возили на место, я показал, где стоял, когда держал пацаненка с ружьем. Официанты и охраны подтвердили. Следак все это фотографировал.
- А как там ребята?
- Андрей в 15-ой камере. Его вчера все-таки отвезли на перевязку. С ним два каких- то рецидивиста сидят, так они таким сочувствием прониклись, что кормят Андрюху с ложечки, умывают – сам-то он руками пошевелить не может, да еще и нога простреленная.
- А Константина видел?
- Ты знаешь, я так ничего и не понял. В ИВС его точно нет, но и домой его, похоже, не отпустили. Должно быть, Костя третьи сутки живет в райотделе – чтобы родители быстрее раскошелились.

В камере появляется новый жилец – 17-ти летний Евгений. Он в изоляторе впервые и ему все интересно – почему в камере дышать не чем, почему клопы такие крупные. Женька рассказывает свою историю – полтора года назад он с малолетним дружком по наущению какой-то тетки залез в чей-то дом. Ничего ценного там не было, вынесли какую-то мелочь, которую этой самой тетке отдали. Больше, со слов парня, подобного рода деяниями он не занимался, судимостей у него нет. Однако пару дней назад его подельник по краже явился в милиция и непонятно зачем написал явку с повинной. В результате к Жене домой утром пришли опера и пригласили на беседу в райотдел. Там продержали целый день в «стакане», потом привезли в ИВС. Сергей, который уже успел выучить статью 106 УПК, начинает разъяснять парню, что задержание его является незаконным. Хотя факт кражи Женя и не отрицает, надевать на него наручники не было никаких оснований – он ни от кого не скрывается, не судим, к тому же несовершеннолетний.
- Задержание, конечно, незаконное, - говорю я Жене, - но не переживай, тебя завтра выпустят. А в ИВС ты в воспитательных целях. Менты тебя сюда поместили с тем, чтобы ты увидел, как выглядят нары и сделал для себя выводы на будущее. Учитывая отсутствие судимости и твое несовершеннолетие, никакой судья тебя в СИЗО не отправит.

Дежурные разносят кипяток, мы варим чай и веселимся – все равно спать в камере невозможно. Женя рассказывает, как его били в ментовке, правда, не сильно. Димка читает свои стихи. Хотя, главное развлечение в камере – рассказы о блюстителях законности и правопорядка:
- Я, - говорит Дима, - раньше и предположить не мог, что «Негро-банк» работает под ментами. Пока один раз меня там не кинули.
- В «Негро-банке» не кидают, - уточняю я, - ты, парень, чего-то напутал.
- Так меня не негры кинули, а какой-то приблудный.

«Негро-банк» – одна из приметных точек города, известная каждому дончанину и гостю областного центра. Это – участок тротуара перед общежитием Технического университета по соседству со следственным отделом областной прокуратуры, превращенный в обменный пункт под открытым небом. Дети Африки, вместо того, чтобы грызть гранит науки, круглыми сутками стоят с пачками долларов и гривень, обслуживая клиентов с исключительной добросовестностью и рвением по самому выгодному курсу. «Негро-банк» существует уже много лет, практически вытеснив из сферы купли-продажи иностранной валюты всех своих официальных конкурентов. Дабы не было, не дай Бог, каких эксцессов, при «Негро-банке», как правило, постоянно дежурит кто-то из милиции. Вот к такому милиционеру и обратился Дима, когда неудачно попытался скинуть сотку баксов. Неудача постигла парня вполне заслуженно: вместо того, чтобы подойти к смуглолицему брату, Дмитрий, движимый расовой неприязнью, обратился к господину славянской наружности, за что и был наказан – в его руках осталась купюра достоинством в один доллар, а валютный негоциант дал деру. Пришлось идти к менту и жаловаться. Поскольку честь заведения превыше всего, в райотеделе (кстати, опять Куйбышевском - ну и местечко), куда милиционер привез потерпевших, моментально позвонили мошеннику на мобилку, попросили деньги вернуть и больше их территорию своим присутствием не компрометировать.
- Это что, - говорю я, - покойный начальник горуправления Варака, организовавший этот самый «Негро-банк», тогда же прибрал под ментовскую крышу и весь цветочный бизнес в городе. Причем выдумщик генерал был еще тот. В его бытность каждый год перед восьмым марта менты проводили одну и ту же операцию – в Донецком аэропорту приземлялся самолет из солнечного Азербайджана, набитый цветами без сопроводительных документов. Таможенники, естественно, груз задерживали до выяснения, а цветы, по причине того, что товар скоропортящийся, немедленно отдавали в реализацию. По стечению обстоятельств, за реализацию бралась фирма Вараки, а смысл операции заключался в том, что таможенники оценивали цветы в символическую цену, с которой и уплачивалась таможенная пошлина. Прокуратура смотрела на это, смотрела, глотала слюни, вот и решил как- то раз прокурор города Кириченко Вараку проучить. И поручил своему помощнику наложить шестого марта арест на прибывший груз, после чего и помощник и его напарник были срочно отправлены кто в отпуск, кто на больничный, а кабинет в прокуратуре с «цветочными» документами и рапортом таможни опечатан. Врывается в прокуратуру Варака: «Николай Лукич, ты что, охренел, сними арест с цветов». «С каких цветов, - удивляется прокурор, - ах, с этих, так это что – твои? А что же ты раньше, дорогой, не сказал. Только не знаю, чем тебе и помочь, арест Олег накладывал, а он на больничном, и все документы у него. Не переживай, сразу после праздника арест снимем, все будет в ажуре, я лично позвоню начальнику таможни, чтобы он за цветочками присмотрел». «На хрен мне эти цветы после праздника, куда я их дену», - орет Варака, а прокурор только руками разводит. Ох, и посмеялся тогда город. Кстати, этот самый Варака, будучи еще заместителем начальника горуправления, самолично избивал Черновола в году 89-ом или 90-м, сейчас не помню точно. Вячеслав Максимович тогда в Донецк по делам Хельсинского Союза приезжал. Слово берет Игорь и рассказывает, как он как-то раз с другом был понятым при осмотре задержанного по подозрению в торговле наркотиками. Менты в наглую всунули человеку в карман пакет с травкой, потом извлекли пакет и потребовали, чтобы тот в присутствии понятых признался в распространении отравы. Целый час парень упирался и говорил, что пакет не его. В конце концов, ничего не добившись, опера плюнули и выгнали из кабинета и задержанного и понятых.

Тут в разговор опять вступаю я:
- Давайте лучше расскажу, как я недавно судился с начальником райотдела и прокурором Ворошиловского района. Как известно, одной из форм мелкого бандитизма в Донецке является деятельность трамвайно-троллейбусных контролеров. Откуда они берутся – один Аллах ведает, но, договорившись с кондуктором, пацаны врываются в вагон и начинают «проверку билетов». Могут запросто и деньги отобрать, и по голове дать. А поскольку наши люди всегда робеют перед корочками красного цвета, даже не читая, что там написано, контролеры чувствуют себя совершенно безнаказанно. Ходил слух по городу, что эта босота работает под ментовской крышей, делясь собранными «штрафами». Я, по правде говоря, этому не верил, пока сам не убедился.

Под новый год утром вел я дочку в музыкальную школу. Заехал к бывшей супруге, забрал девочку и от «Грузии» троллейбусом мы поехали в сторону площади Ленина. На больнице Калинине в троллейбус входит шикарно одетая китаянка – как потом выяснилось, врач-иглотерапевт, на следующей остановке вваливаются красномордые контролеры лет 18-19 и начинают требовать у китаянки уплаты 8 гривень штрафа. Пассажиры хором начинают убеждать бритоголовых, что китаянка только что вошла и кондуктор в задней части троллейбуса пока что не появлялся. Тем по фиг. А китаянка упирается и платить не хочет. На конечной остановке мордовороты женщину хватают за руки и требуют деньги, пассажиры их стыдят, но выходят. Я подхожу к китаянке и говорю, что готов быть свидетелем на случай составления админпротокола. Какой там админпротокол? Эти скоты и слова такого, оказывается, не знают. Я получаю пару тычков в бок, массу угроз и матерных оскорблений. Сделать ничего не могу – одной рукой держу ребенка, в другой – сумка с нотами. Прошли в диспетчерскую, с китаянки там пытались снять кожаное пальто, но я все-таки как-то даму отбил и провел подальше от злачного места.

Сразу же подаю заявление в прокуратуру о возбуждении уголовного дела. Контролеры являются лицами должностными, а значит - статья прокурорская, но тем ни менее прокурор Павлов пересылает заявление начальнику райотдела Кутлиахметову. Через месяц получаю ответ: «Ваше заявление рассмотрено. Вы можете обратиться в суд». Я зверею, и действительно обращаюсь в суд – с жалобой на бездействие прокурора и начальника райотдела. В жалобе прошу обязать мое заявление рассмотреть, в случае отказа – выдать копию отказного постановления для дальнейшего обжалования.

Жалобу принимает к рассмотрению судья Коновалов, у которого при упоминании моей фамилии всякий раз начинается нервный тик. Увидев, кто является заявителем, Виктор Васильевич так перепугался, что обязал явкой лично и прокурора и милицейского начальника. Вхожу в кабинет и обомлеваю – сидят касатики, в белых рубашечках, при галстучках, лапки сложили. Начинаем слушать дело. Выясняем анкетные данные присутствующих. Я встаю, диктую для протокола данные о себе. На очереди прокурор – сидит, развалившись, и сквозь зубы цедит секретарю «Прокурор Ворошиловского района Павлов, улица Любавина, 4». Тут я предлагаю прокурору отвечать на вопросы суда стоя, и не вводить высокий суд в заблуждение – назван адрес места работы, а указывать нужно домашний. Павлов багровеет, но приподнимается и диктует домашний адрес. Начальник райотдела встает уже без напоминаний.

Кутлиахметов начинает сбивчиво и путано пояснять, что отказное постановление в райотделе не выносили, поскольку это запрещено 500-м приказом министра. «Что за приказ?» – оживляеется Коновалов. Со слов начальника райотдела, есть такой закрытый приказ, гласящий, что если милиционер полагает, что преступление совершено не было, он может постановление об этом, в нарушение требований УПК, не выносить. «А почему вы полагаете, что признаков преступления не было?» – не унимается Коновалов. «А потому, что контролеров разыскать невозможно, - ответствует главный милиционер центрального района Донецка. - Поскольку в Трамвайно-троллейбусном управлении учет лиц, принимаемых на работу не ведется, установить, кто в тот день работал на линии невозможно». Коновалов, естественно, тут же жалобу мою удовлетворяет, взыскав при этом с райотдела в мою пользу аж целых 3 гривни 40 копеек расходов по госпошлине.

Дело мы слушали в феврале, однако решение вступает в законную силу только через месяц и конечно же в ментовке решили, что я угомонюсь и поостыну. Но не тут-то было. По прошествии месяца оформляю исполнительный лист, который в конце марта сдаю в районную исполнительную службу. Приходит к начальнику райотдела госисполнитель и требует рассмотреть мою жалобу в соответствии с установленной законом процедурой. Однако, сделать это не представляется возможным, оказывается, малолетние бандиты делятся выручкой с ментами и потому в Ворошиловском райотделе моя жалоба опять ложится под сукно. Делать нечего – я в аккурат перед задержанием подготовил заявление о возбуждении уголовного дела в отношении начальника райотдела за невыполнение решения суда и иск к горуправлению милиции – если там не могут заставить своих орлов работать, пусть деньгами возмещают.
- А три сорок?– Интересуется народ в камере.
- Так и не заплатили, ну ничего, я на гонорарах больше заработаю. Если опишу всю эту историю для какого-нибудь издания. Между прочим, таким образом мне недавно удалось выиграть три дела у прокуратуры и получить исполнительный лист аж на 10 гривень 20 копеек. Процесс века у нас несколько месяцев длился, проиграв мне дело по первой инстанции, областная прокуратура в Апелляционном суде пыталась кровный червонец отбить. Но так и не вышло. Зато смеху было...

Уже глубокая ночь. Ребята делятся со мной газетами и мы укладываемся на полу. Боль от клоповьих укусов уже почти не чувствуется – сказывается привычка, однако раны на ногах начинают приобретать размеры просто устрашающие. Вентиляция выключена и я прошу в камере не курить.

XVII
Четверг, 4 июня. На утренней проверке охранники по-прежнему делают вид, что они не знают об обязанности начальника ИВС выполнять в отношении задержанных функции почтальона и нотариуса. Я прошу соседей по камере этот факт хорошенько запомнить, дабы выступить свидетелями на предстоящем суде – по моему будущему иску к горуправлению милиции. В камере накурено – наконец-таки включили вентиляцию, но толку от нее мало. Я угощаю народ сигаретами. Лафа закончилась, и вот уже третий день курево мне передают с обломанными фильтрами – как всем. Правда, еще не было случая, чтобы из пачки охранники не достали хотя бы пяток сигарет – воистину, если мент за день хоть что-нибудь не украдет, спать не ляжет. Сергея и Диму уводят. Через какое-то время в коридоре раздается топот и запыхавшийся охранник переводит нас с Женей в 16 камеру – тщательно убранную и с явным запахом какой-то антиклоповьей гадости. Причина спешки выясняется буквально через 15- 20 минут: «Бойко, на выход без вещей». Пришел адвокат. Очевидно, сдавшись под напором Коваля, следователь все-таки был вынужден подписать ему разрешение на свидание со мной, сразу же после этого позвонив в ИВС и предупредив об отмене «специальных мер».

Я пытаюсь одеть на распухшие ноги туфли, стоящие в коридоре возле дверей камеры. Получается это с трудом и я, хромая, кое-как опускаюсь на первый этаж. В комнате для работы следователей меня ждет адвокат. Евгений Андреевич с возмещением рассказывает, как он два дня вылавливал Сабину, который прятался, чтобы только не подписывать разрешение на свидание. Вчера Коваль пожаловался в прокуратуру на чинимые следователем препятствия. Я молча снимаю туфли и носки, показывая, во что клопы превратили мои ступни. При дневном свете раны действительно впечатляют. Владимир Бойко показывает укусы на фотке С. Ваганова из Салона Дона и БасаКоваль багровеет, выбегает в коридор и учиняет форменный скандал. Прибегает начальник смены и медсестра. Охранники наперебой начинают доказывать адвокату, что это я сам себя покусал. Я снимаю рубашку. «А спину себе он тоже сам изуродовал?», - кричит Коваль. Медсестра приносит марлевые тампоны, перекись водорода и йод – это все, чем богата тюремная аптечка. Гноящиеся раны сначала обрабатываются перекисью. «И почему Вы меня не позвали, - нарочито громко, чтобы слышал адвокат, кудахчет медсестра, - никогда еще такого не было, чтобы я кому-нибудь отказала в помощи».

После медицинских процедур – т.е. вымазывания меня йодной настойкой – мы с Ковалем уединяемся, и я пишу жалобу прокурору города на применение пыток (слава Богу, в новый УК ввели такую статью, спасибо Михаилу Бродскому). Прошлый раз, видя явные попытки следователя и охранников ограничить время моего общения с адвокатом с тем, чтобы я, не приведи Господи, не написал какую-нибудь статью во время свидания, мы договорились, что Евгений Андреевич придет с диктофоном, и я смогу надиктовать рассказ с подробностями своего задержания – этакое интервью с самим собой. Диктофон он взял, но только напрасно. На тот случай, если эти заметки будут прочитаны в Генеральной прокуратуре, следующую фразу напишу заглавными буквами: ЗАЩИТНИК В ИВС БЫЛ ОБЫСКАН, А ЕГО ЛИЧНЫЕ ВЕЩИ И ЗАПИСИ – ДОСМОТРЕНЫ, ДИКТОФОН - ИЗЪЯТ.
- Как так можно, - возмущается Коваль, - это же преступление.
- Евгений Андреевич, не будьте наивными. В 99-м году адвокату Кизернису в Ворошиловском суде 10 суток админареста впаяли, якобы за неуважение к суду, и ничего – никто не застрелился. А Вы говорите – адвокат фигура неприкосновенная. Может, в какой другой стране это и так, а у нас она очень даже прикосновенная. А что касается полного отсутствия какого-либо контроля со стороны прокуратуры за тем, что творится в ИВС, я могу пояснить это только тем, что, должно быть, во время недавно перенесенной операции по трепанации черепа прокурору Донецка Ольмезову вместе с опухолью врачи отхватили и часть здоровой мозговой ткани. Никакого иного объяснения прокурорскому попустительству милицейского самоуправства я найти не могу.

Я интересуюсь судьбой моей апелляции на постановление Якубенко о продлении срока задержания. Как я и опасался, Коваль сдал апелляцию в Апелляционный суд. Ругаться с ним по такому случаю – толку никакого. Апелляцию в суде все равно выбросят. Тем более мою, и тем более после всего того, что я написал про председателя Апелляционного суда Александра Васильевича Кондратьева. Был у меня как-то в «Обкоме» обзор судейской практики, посвященный Кондратьеву. Судьи до сих пор матом автора вспоминают, особенно в Кировском райсуде. Коваль принес мне то, что я просил – протокол осмотра и изъятия денег у доцента Кузина. Собственно, я так и думал – не протокол, а филькина грамота: некий оперуполномоченный ОГСБЭП Ворошиловского райотдела Штепа И.В. произвел в присутствии понятых следственные действия, предусмотренные статьей 190, 191 УПК, при этом понятым разъяснены их права и обязанности в соответствии со статьей 127 УПК. Правда, у оперуполномоченного руки коротки, чтобы такими статьями козырять, но кто в наших судах смотрит на подобные мелочи? Читаю протокол вслух:
«В результате осмотра установлено:
1. Денежные средства в сумме 590 (пятьсот девяносто) гривен, упакованных в полиэтиленовый пакет, опечатанный суровой ниткой и склеенных кл. лентой с подписями понятых.
2. Экзаменационные билеты по специальности…»

И так далее – всего 13 пунктов. В конце – примечание. Оказывается, сие незаконное следственное действие, проводимое без ведома следователя еще до возбуждения уголовного дела, сопровождалось видеосъемкой.
- Евгений Андреевич, - спрашиваю, - я так я не понял, где именно деньги обнаружены – в кармане доцента, в столе, в портфеле? И как на них подписи понятых оказались?
- Вы у меня спрашиваете? Тогда посмотрите еще на один документ.

Коваль протягивает мне такой же протокол осмотра, в нем указаны те же понятые, та же дата, только оперуполномоченный другой – какой-то Арутунян А.А. Сумма изъятых денег та же, только ни о каких подписях понятых на деньгах уже речь не идет, как и о видеосъемке. Зато неизвестно в каком месте обнаруженные деньги переписаны покупюрно.
- М-да, - говорю, - и что, судья это видел?
- А как же, оба протокола в деле.
- И что, никто даже не поставил вопрос о том, какой из этих протоколов липовый – первый, второй или оба?
- Ну почему же, я вот апелляцию подал на постановление об избрании Кузину меры пресечения, завтра будет рассматриваться.
- А на изъятых деньгах есть милицейские отметки, или, может, предварительно купюры переписывались?
- Со слов студентов, они обратились в милицию уже после того, как сдали деньги, причем сдавали не Кузину, а якобы одному из студентов, который якобы сказал, что за определенную сумму может организовать зачет.
- А что Кузин говорит по этому поводу?
- Говорит, что деньги эти его личные – собирался телевизор покупать.
- И что, прокуратура намерена строить обвинение на такой доказательственной базе?
- Так потому доцента и в СИЗО отправили – в надежде, что инвалид сломается и признает свою вину в обмен на подписку о невыезде.
- Я, конечно, не знаю, брал Кузин или не брал, но полагаю, что при таких доказательствах отправлять его в тюрьму – преступление куда большее, нежели предполагаемая взятка.
- Кстати, - говорит Коваль, - Сабина пригласил меня на час дня, что бы это значило?
- Это значит, что меня будут выпускать, не ожидая суда – постановлением следователя.
- Ну, дай-то Бог, я сейчас отвезу Ваше заявление о применении пыток в городскую прокуратуру, потребую, чтобы было назначено судебно-медицинское освидетельствование, а в час увидимся у следователя.

В камеру я возвращаюсь босиком - туфли несу в руках. О том, чтобы обувь была мной оставлена в коридоре возле дверей, охранники даже и не заикаются. В камере мы с Женькой застилаем пол оставленными мне Ковалем газетами, а сами читаем на первой странице ведущего донецкого издания интервью, которой дал Сабина касательно меня: «Комментируя данную ситуацию, следователь Донецкой налоговой милиции Максим Сабина заявил «Салону», что «налоговая милиция занимается делами об уклонении от уплаты налогов, а не заметками журналистов». При этом он заверил нас, что задержанный сотрудник нашей газеты содержится «в нормальных условиях» и подчеркнул, что его жизни и здоровью ничего не угрожает». Вскоре мальчишку уводят, а я блаженствую, отсыпаясь за бессонные трое суток. Раздают обед, все ту же кашу, кусочек хлеба и чай без сахара. Меня никто не забирает, должно быть, следователю страшновато выпускать такого преступника.

«На выход без вещей». Ага, снова Коваль. Хромаю вниз. Адвокат сидит за столом и читает какой-то роман.
- Что, Евгений Андреевич, передумали выпускать?
- Вы знаете, пошел такой слух, что начальник областной ГНА Папаика, напуганный тем шумом, который поднялся в прессе, распорядился Вас выпустить. Говорят еще, что руководство области просто возмущено Вашим задержанием – такой позор для Донецка и неизвестно ради чего. Однако генерал Маликов, начальник налоговой милиции, якобы дал указание следователю распоряжение Папаики не выполнять и по возможности отправить Вас в СИЗО. А сегодня Маликов, начальник следственного управления областной ГНА Попов и еще два каких-то типа проводили брифинг. Первые полчаса рассказывали, какой Вадик Папаика хороший, и все то, что Вы про него написали – неправда. Потом принесли Ваши последние статьи и стали комментировать, где и с чем они не согласны. Журналистов была масса, у всех естественный вопрос – так что, Бойко из-за несогласия с его публикациями задержали? Два раза налоговики доводили зал до хохота. Леша Прилуцкий из «Акцента» молодец – задал вопрос, правда ли, что следователь угрожал пристрелить Вас при попытке к бегству? Маликов говорит: «Что Вы, у следователей даже оружия нет – оно выдается только по моему личному приказу». А Леша спрашивает тогда: «Так что, если с Бойко что-нибудь случится, все претензии можно к Вам адресовать?». Даже Евгения Павловна, которая с Вами не здоровается, и та возмущалась задержанием. Ну уж зато грязью они Вас полили – по первое число. И документы Вы, оказывается подделываете – в деле, по утверждению Маликова есть показания господина Хрякова об этом, и с фиктивными фирмами работаете, и диплом у Вас липовый. Может иск к налоговикам вкатать?
- Да, воистину говорят, что ежели Господь хочет наказать человека, он лишает его прежде всего разума. Иск – это само собой, пусть генерал в суде свой бред доказывает. Только для такой персоны одного иска мало – статеечка в уголовном кодексе на такой случай предусмотрена, если память не изменяет, 387 часть 2 – разглашение данных досудебного следствия независимо от того, принимало ли это лицо непосредственное участие в следствии или нет, если разглашенные данные позорят подследственного, унижают его честь и достоинство. Господин Хряков может обо мне все, что угодно следователю для протокола рассказывать, вот только публично эти протоколы зачитывать генерал права не имеет.
- Вы еще всего не знаете. Понимая бесперспективность уголовного дела, и видя, какая реакция общественности на все это, решили в налоговой дело в отношении Вас закрывать. Но только не в связи с отсутствием состава преступления – отвечать за незаконное задержание никто не хочет – а в связи с тем, что Вы невменяемый. Сабина хвастается, что решил назначить психиатрическую экспертизу Вашей персоны. Проводить ее будут якобы заочно – со слов Хрякова.
- Хренова, Евгений Андреевич, Хренова. Уж будьте любезны называть этого господина так, как его официально окрестили в прокуратуре.
- Это еще не все. На брифинге генерал Маликов со товарищи рассказывал, как Вы прятались от следствия. Оказывается, Сабина многократно ходил к Вам домой, несколько раз вручал матери повестку под роспись, вручал повестки сотрудникам ЖЭКа, якобы и мать и ЖЭКовцы дали показания, что Вы по домашнему адресу не проживаете. Тогда в результате проведенных оперативно-розыскных действий Вас обнаружили на улице, где Вы гуляли с дочерью (якобы целую засаду оставили возле квартиры бывшей жены) и вручили повестку лично Вам в руки. Но Вы все равно не желали идти в следственный отдел. Пришлось следователю идти к господину Хрякову на консультацию и просить совета, как поступить в этом случае. И Хряков сказал – идите в газету «Салон», там вы Бойко и найдете. Вот и ничего не оставалось доблестным налоговым милиционерам, как задержать Вас прямо в редакции.
- Что, так и рассказывал?
- Так и рассказывал. Журналисты ржут, а Игорь Ткаченко Маликова и спрашивает: «А Вы что, без Хрякова не могли установить, где Бойко работает? Так из-за его публикаций уже сколько раз областная налоговая с газетой скандалила».
- Ну и что Маликов?
- А ему что – хоть в глаза плюй. Налоговик, одним словом. Неужели ему все это сойдет с рук? Ведь позорище-то какое.
- Евгений Андреевич, помните, мы когда-то статью с Валиком готовили в «Деловом Донбассе»? «Обед по-милицейски» называлась. О том, как налоговые милиционеры из Кировской ГНИ в обеденный перерыв в продовольственный магазин пожаловали. Стучат в закрытую дверь. Требуют пива. Продавец дверь открыла, по бутылке пива страждущим подала, а те, выпив, полезли кассу вскрывать. Выходит из подсобки директрисса: «Вы кто, рэкет?», а те пьяными голосами: «Мы из налоговой милиции, внеплановая проверка». Директор магазина требует у орлов, естественно, направление на проверку. Такового не обнаруживается. Тогда она показывает на висящую на стене статью из газеты «Бизнес» с интервью самого главного налогового милиционера страны: «А вот господин Жвалюк говорит, что без направлений на проверку сотрудники госналоговой службы проверять предприятия права не имеют». «Кто говорит, - изумляются милиционеры, - этот алкаш? Да он такие интервью всегда дает, когда глаза позаливает. А как только проспится, так приказы пишет о том, как вас, торгашей, давить надо». И что Вы думаете, все восемь человек, которые это слышали, подали жалобу на имя начальника Кировской ГНИ Фесенко – и хоть бы что. А когда статья по этому поводу вышла, тем милиционерам даже выговор не вынесли. Так они кто – рядовые опера. А Вы надеетесь генерала к ответственности привлечь.
- Я выступал на брифинге, защищал Вас как лев.
- Ой, Евгений Андреевич, - скривился я как от зубной боли, - я Вас прошу ни по каким брифингам впредь не ходить и уж тем более, не выступать в мою защиту. Я как-нибудь сам. Кстати, что завтра у нас с судом – как никак 10 дней истекают?
- Сабина ничего толком не говорит, а у меня завтра слушание в Апелляционном по Кузину, может произойти накладка.
- Знаете что, Вы, пожалуй, занимайтесь завтра Кузиным. Успеете ко мне в заседание – слава Богу, не успеете – не переживайте, я в суде разберусь сам. Последняя новость. Оказывается, сегодня у меня дома (у бомжа!) проводили обыск. Были изъяты доверенности по линии «Громадського контроля» на представление в суде интересов граждан, обратившихся в эту общественную организацию с жалобами на коррумпированных чиновников, и изъят компьютер – не только системный блок, но и монитор, клавиатура и даже мышка. Я загибаю пальцы: изъятие доверенностей – статья 397 часть 2 УК (вмешательство в деятельность защитника или представителя), изъятие компа – статья 171 УК (препятствование законной профессиональной деятельности журналистов). Должно быть, скоты почувствовали, что выпускать все равно придется, и решили напоследок хоть как-то напакостить. Можно было бы еще под дверью нагадить, но не додумались. Но самое замечательное – в протоколе сказано, что обыск проведен по месту моего проживания, а санкция на обыск была получена 20 мая, более чем за месяц до того, как я был задержан по той причине, что не имею определенного места жительства. И я очень сильно подозреваю, что обыск санкционировал все тот же судья Якубенко.
Заходит охранник и требует, чтобы Коваль покинул ИВС – время свидания истекло. Адвокат возмущается, пытается доказать, что свидания с защитником по закону предоставляются без ограничения времени. «У Вас законы, а у нас – правила внутреннего распорядка», - говорит начальник смены и требует немедленно очистить помещение. После вечерней проверки к кормушке подходит дежурная по камерному блоку и дрожащим голосом говорит: «Ой, а Вы знаете, что про Вас по телевизору говорят? Брифинг показывали какой-то, так там генерал выступал, говорил что Вы – известный преступник. Так что теперь к нам комиссия едет, завтра проверять будут, в каких Вы условиях содержитесь». Я давлюсь от смеха, а дежурная еще несколько раз за вечер подходит и спрашивает, не нужно ли чего, может чайку поставить?
Вечером в камере опять появляется Дима. Я уже ничему не удивляюсь. Срок задержания у него закончился еще днем, но тетка не приехала, и потому следователь отправил его опять в ИВС, завтра будет думать, что делать дальше. В ИВС и так уже достаточно напуганы тем шумом, который раздут вокруг меня, и Димку пару часов охранники держали на первом этаже в ящике, вделанном в стену, ждали пересменку, чтобы не проводить его по документам – в ИВС он находится явно незаконно, а тут еще завтрашняя комиссия. Утром проверка проходит намного позже обычного. Судя по шуму, весь изолятор выдраивается до блеска, задержанных тасуют по камерам. Я опять требую встречи с начальником ИВС, объясняю дежурному, что сегодня я по любому буду в суде, где сделаю соответствующее заявление, если начальник меня не примет. Через 15 минут дверь открывается, мы идем на первый этаж.
- Вы начальника хотели видеть?
- Хотел, и между прочим, уже четвертый день.
- Я начальник, что надо?
- Ручку и лист бумаги для подачи жалобы прокурору.
- А я здесь причем, прокурора увидите, вот ему и жалуйтесь.
- Почему в камере со мной незаконно находится Дмитрий Славин, какое право Вы имеете держать человека с истекшим сроком задержания? Немедленно выносите постановление об его освобождении.
- Вы мне тут качать права не будете.
- Ручку и бумагу.
- Дай ему лист и ручку, - обращается начальник к подчиненному, - пусть угомонится.

Мы идем в кабинет для работы следователей и я пишу жалобу на имя прокурора города о том, что ко мне не допускался защитник, начальник ИВС отказывается принимать жалобы задержанных, медицинская помощь не предоставляется, а в ИВС находятся люди без каких-либо законных оснований.

В коридоре слышится шум и шарканье ног – прибыла высокая комиссия. Меня держат в кабинете на первом этаже под присмотром дежурного до тех пор, пока шум не утихнет, после чего дежурный пытается вывести меня в обход комиссии и сдать уже приехавшим за мной налоговикам. Однако выясняется, что мои вещи остались в камере. Мы поднимаемся на второй этаж – естественно, Димы там уже нет – и я забираю сумку с пожитками, которую на первом этаже у меня из рук принимает налоговик (вот это сервис!). На меня одевают наручники, и мы едем в городскую налоговую. Последнее, что я вижу, покидая изолятор, это то, как начальник ИВС рвет мою жалобу.

XVIII
В налоговой инспекции города меня сразу же проводят в полуподвал, отданный подразделению физзащиты. По углам развешана штатская одежда охранников, висит боксерская груша. Меня в наручниках усаживают на стул лицом к стене, долговязый охранник учтиво спрашивает: «Вы не будете возражать, если мы тут немного побоксируем?». «Сделайте одолжение», - отвечаю. Появляется какой-то мужик, слышу голос из-за спины: «Ребята, вы дурью не майтесь, наручники снимите. Сейчас зайдет адвокат – будете крайними». Наручники с меня действительно тут же снимают. Появляется Коваль с неизменной пиццей и «Колой». Рассказывает про последние публикации, посвященные моему безумному задержанию, и уезжает в Апелляционный суд бороться за доцента.

Пора ехать и нам. Мы с охранниками идем по зданию налоговой, выходим на улицу: «Ребята, - говорю я, может наручники оденете, ни дай Бог какой-нибудь мудак увидит – греха не оберетесь». «Сабина где-то ходит, - отвечает долговязый, - как появится – оденем». Мы садимся в автобус и ждем следователя. Наконец, он появляется в паре с начальницей следственного отдела. Я завожу руки назад и напоминаю о наручниках. Долговязый крайне осторожно их защелкивает, дабы браслеты причиняли мне минимум неудобств. Должно быть, уже даже охранники поняли, что я за преступник, и чем выльется для налоговой мое задержание. Подъезжаем к суду. Народу – тьма. Кто-то стоит с транспарантом, кто-то – с флагом УНА-УНСО. Меня заводят в клетку зала заседаний, и Сабина распоряжается приковать меня левой рукой к прутьям клетки. Входит Куйбышевский прокурор Бойчук: «Вы что, подурели, немедленно снимите наручники». Мы ждем судью, и я наезжаю на прокурора:
- Вы чего сюда приперлись? Вы что, надзор за делом осуществляете? Вы бы лучше занимались своей работой и следили за тем, чтобы следаки из Вашего райотдела людей сверх срока в ИВС не держали. Почему со мной парень четверо суток в ИВС по Вашей милости отбыл? И сейчас, наверное, там. Славин Дмитрий.
- А я тут при чем, я никого в ИВС не отправлял.
- Почему за райотделом не следите?
- Я к ИВС отношения не имею, в городе есть помпрокурора, который специально ИВС занимается, при чем тут я?
- А какого черта Вы сюда в таком случае заявились? Надзор за моим делом также не районная прокуратура осуществляет, а городская. Вам что, Ольмезов поручал городскую прокуратуру в суде представлять? Или у Вас своей работы мало? Лучше бы преступников ловили.

Заходит судья. Какие люди – Александр Николаевич Тупицкий. Тот самый, которого, если верить записям самого известного украинского майора, человек с голосом, похожим на голос Гаранта, рекомендовал подвесить на ночь за причинное место с целью ускорения отправления правосудия в деле Салова. Я с интересом рассматриваю Тупицого – давно его не видел. Тупицкого мне где-то даже жалко. Я знаю о том отвращении, которое питают к нему донецкие судьи после выхода в «Украинской правде» записей легендарного майора. Как-то раз председатель одного из судов города даже рассказывал мне о закрытом определении, вынесенном в адрес Тупицкого квалификационной комиссией судей Донецкой области. Но официально, естественно, никто его ни в чем не обвиняет, все понимают, что в деле Салова была замешана политика и лишить Тупицкого мантии Киев не позволит. Кстати сказать, Таран, бывший председатель Куйбышевского суда, в бытность которого Салов получил пять лет условно, не выдержав позора и насмешек, оставил хлебное место и ушел в адвокатуру. Теперь обязанности председателя исполняет Тупицкий – этот к насмешкам привык и хлебное место не оставит, даже если захочет – прокуратура не допустит. Потому как такого судью еще поискать надо. Даже в этой стране.

Тупицкий запускает в зал журналистов. Устанавливаются телекамеры. Судья записывает мои анкетные данные и выходит из зала заседаний, так и не рассмотрев жалобу на незаконность задержания. В течение часа я, сидя в клетке, треплюсь с журналистами и раздаю интервью - комедианты в погонах даже не подумали изолировать особо опасного преступника от лиц, находящихся в зале. Правда, охранник один раз пытается что-то вякнуть, но я его при всех посылаю. Появляется Коваль – апелляция на постановление об аресте Кузина отклонена. В зал входит Тупицкий. Все, включая судью, сидя выслушивают постановление – представление следователя о моем аресте отклонить, в качестве меры пресечения избрать залог в размере 17 тысяч грн. Своим неуважением к собственному вердикту Тупицкий предопределяет его судьбу – через 11 дней Апелляционный суд удовлетворит мою апелляцию и постановление Тупицкого отменит.

Я выхожу из клетки. Идти трудно. Дело не только в покрытых ранами ногах - за десять дней глаза отвыкли от дневного света, и я плохо ориентируюсь. Выхожу на улицу – я и подумать не мог, что столько людей, знакомых и незнакомых, будут добиваться моей свободы. Спасибо.

ПОСЛЕСЛОВИЕ.
Но, прежде всего, хочу вернуться к началу Записок - к тому, как налоговики угрожали мне в связи с попыткой написать статью об издевательствах над директором кафе «Кураж» Андреем Ситником. Придя навеселе в кафе и выпив по бокалу вина, две налоговые дамы, возмутившись тем, что им принесли счет для оплаты, устроили по пьяной лавочке «внеплановую проверку». Впоследствии питомцы Азарова доказывали в хозяйственном суде, что никакой закон им не запрещает проводить в точках общепита «контрольные закупки» выпивки и закуски с последующим употреблением закупленного. И судья Ирина Москалева с такой оригинальной трактовкой законодательства согласилась (об этой судье я уже несколько раз собирался писать, да все руки не доходили).

Андрей Степанович пытался раскрыть глаза судьям апелляционного суда, но не успел – 8 мая ему стало плохо прямо в судебном заседании, о чем было вынесено определение. Предпринимателя забрала «Скорая», из больницы он вышел по прошествии более двух месяцев, но ненадолго - 5 августа Андрея Ситника не стало: не выдержало сердце. В могилу хорошего человека загнали две негодяйки из Ворошиловской ГНИ г. Донецка. Председателю ГНА в Донецкой области А.Папаике эта история прекрасно известна, обсуждалась она на совещании в ГНА еще при жизни А.Ситника, однако никакого наказания те налоговички не понесли – Папаика ограничился лишь устным замечанием, что, мол, нехорошо пьяными на проверки ходить, и уж если действительно взяли по бокалу вина, то зачем об этом в акте писать? А на том самом приснопамятном брифинге генерал налоговой милиции Маликов со товарищи, размахивая текстом моей статьи (неопубликованной!) рассказывал журналистам, что я клеветник, а на самом деле налоговички, проверяя «Кураж», действовали в полном соответствии с законом. Вот и думаю я – журналисты добились установки памятника своим погибшим коллегам, а когда же в этой стране откроют памятник погибшим предпринимателям? Теперь, о самом уголовном деле, возбужденном в отношении меня. Первое, что я сделал, выйдя из суда – отправился в больницу. Хирург, инфекционист, дерматолог, перевязки через день – все как полагается. Между прочим, изъеденные клопами ноги зажили только через 11 дней. Впрочем, следователь Сабина утверждает, что ни в какой больнице я не был, ну да пусть утверждает, ему врать – не привыкать. Во-вторых, на следующий день после освобождения я подал апелляцию на постановление судьи об избрании мне меры пресечения. Апелляция была удовлетворена, залог отменен. Надо ли говорить о том, что апелляционное слушание проходило за закрытыми дверями и в мое отсутствие – к подобного рода судопроизводству (в донецком его варианте) пора уже привыкнуть. Председатель апелляционного суда Донецкой области Александр Кондратьев и без того вошел в историю тем, как надзирал за беззаконием, творимым в отношении Игоря Александрова славянским судьей Василием Сибелевым (тем самым, который осудил журналиста за «клевету» и запретил ему заниматься профессиональной деятельностью). Правда, не так давно Кондратьев заявил в интервью, что ему, дескать, стыдно за Сибелева и такие судьи, мол, позор для области. И что даже готов извиниться перед родственниками Александрова. Интересно, а за судью Якубенко председателю апелляционного суда, часом, не стыдно? А передо мной Александр Васильевич извиняться не собирается? Или такой чести донецкие журналисты удостаиваются лишь посмертно? Кстати, если господину Кондратьеву взбредет в голову такой каприз – извиниться за коллегу, пусть для начала выяснит, почему до сегодняшнего дня в подведомственном ему суде не рассмотрена моя апелляция на постановление Якубенко о продлении срока задержания и саботируется рассмотрение моей жалобы на незаконное задержание. А то как-то не хорошо получается – я к Александру Васильевичу со всей душой, статьи о нем пишу, а он ко мне – мягким местом.

Кстати, о Якубенко. Как же, как же - виделись. Вскоре после освобождения. А привела меня в Куйбышевский райсуд г. Донецка повестка. В конце мая обратился я к прокурору района господину Бойчуку (от которого, по версии следователя, скрывался) с заявлением о возбуждении уголовного дела в отношении начальницы Куйбышевской ГНИ мадам Комашко по факту подделки ею документов. Мадам была поймана за руку за изготовлением задним числом подложного направления на проверку. Прокурор Бойчук, ясное дело, всякие глупости не рассматривает, а потому через месяц, как раз перед задержанием, мне пришлось отправить в суд жалобу на бездействие прокурора. 27 июня, продлив срок моего задержания до 5 июля, судья Якубенко получил мою жалобу, принял ее к своему производству и назначил слушание на 3 июля, о чем добросовестно известил меня повесткой, направив оную по домашнему адресу (это бездомному-то!). По выходе из ИВС повестку я прочел, и тут же поехал в суд узнать, на какую дату перенесено слушание. Оказывается, Якубенко мою жалобу оставил без рассмотрения по причине неявки заявителя. Ну что тут можно комментировать? Все-таки, прав был классик современной филологии, запечатлевший на пленках майора свою оценку донецким судьям: «взагалі, бл...дь, подонкі». В третьих, через пару дней после освобождения я подал прокурору города Донецка Ольмезову жалобу на следователя Сабину, который не желает рассматривать мое ходатайство о назначении судебно-медицинской экспертизы степени тяжести причиненных мне в ИВС телесных повреждений. В ответ в мое отсутствие ко мне домой дважды приходили какие-то люди и безуспешно пытались изъять амбулаторную карту. Кстати сказать, ответа на свою жалобу я до сих пор не получил. Максимум, чего добился – прошел судебно-медицинское освидетельствование (об экспертизе в прокуратуре даже слышать не хотят, говорят, что назначение такой экспертизы не имеет отношения к уклонению от уплаты налогов, а потому проводить ее нельзя). Естественно, в ИВС никто наказание не понес, потому как не за что – люди честно выполняли приказ прокуратуры и следователя о применении ко мне особого отношения. Между прочим, недавно возмущенные милиционеры звонили одной моей знакомой, обиженными голосами изливали претензии – они меня в ИВС и пальцем, по сути, не тронули, даже противогаз на голову ни разу не надели, а я их так в своих заметках «опустил». Да если бы они знали что я такой, да они бы, да меня бы и т.д.

Что же касается сути предъявленного мне обвинения – оно мне до сих пор не разъяснено. Я даже не знаю, привел ли следователь в соответствие русский и украинский варианты постановления – во всяком случае, обвинение мне никто не перепредъявлял. Должно быть, решили, что сойдет и так. После того, как я оказался первым живым журналистом, за которого вступился Президент Украины, в городской налоговой создали целую оперативно-следственную группу в составе все тех же Воскояна, Лясковца, Сабины и еще двух следаков. Шутка ли – дело на контроле у самого Генерального прокурора. Перерыли все, собрали мои школьные характеристики, обошли любовниц, месяц тягали в следственный отдел моих знакомых и сослуживцев. Вопрос один:
- Вы бы не могли написать, что Бойко не совсем нормальный?
- То есть? - вопрошает очередной свидетель.
- Ну, подумайте сами, разве нормальный человек про налоговую милицию такое писать станет? Вот почитайте, какие показания дал товарищ Хряков – Бойко, оказывается, ходит обвешанный чесноком и совершает три раза в день намаз, общаясь с потусторонними силами. Может и Вы такое напишете? Для Генерального прокурора?

И за это Сабина получает зарплату. Из нашего с вами кармана, между прочим. Даже супругу Андрея Степановича Ситника вызывал. Муж в реанимации, а следователя интересует, что плохого она обо мне сказать может. Очень просил подписать заготовленный текст. Так вот, попросил я всех тех моих знакомых, которым налоговики гадости обо мне рассказывали, подтвердить это публично. Кто-то отказался, кто-то согласился. А коль скоро Генеральный прокурор заявил, что лично контролировать дело будет, вот пусть он и даст оценку действиям налоговой милиции - в разрезе статьи 387 часть 2 УК Украины. А чтобы у Святослава Михайловича повода не было сказать, что ни о чем таком он не слышал, я заявленьице подготовил о возбуждении уголовного дела по факту распространения налоговыми милиционерами порочащих меня измышлений. Текст заявления я обязательно предам огласке - посмотрим на реакцию Генпрокурора. К тому же в местный суд Киевского района мной отправлено исковое заявление – о взыскании с областной ГНА кругленькой суммы в связи с тем, что сотрудники ГНА на брифинге меня оклеветали, а потом всю эту гадость в печатном и электронном виде распространяли. Пусть теперь в суде налоговики доказывают, что я документы подделываю, пьяный в фонтанах купаюсь, у матери пенсию забираю. Узнав о таком повороте дела, налоговые служивые стали срочно изымать из материалов уголовного дела записанные со слов всяких проходимцев сплетни обо мне – дабы избежать обвинения в разглашении данных досудебного следствия.

Более никакой официальной информации о ходе уголовного дела я не имею. Говорят, срок следствия был продлен, но с постановлением меня никто не знакомил, никто меня не допрашивал, материалов дела я не видел.

Теперь, что касается информации неофициальной. Налоговики предпринимают титанические усилия для того, чтобы и дело закрыть, и самим при головах остаться. Что, однако, мне представляется сомнительным, поскольку я ни на какие компромиссы не пошел. А какие компромиссы предлагали! У-у-у. Согласись я на них, обеспечен был бы если не до старости, то, во всяком случае, на ближайшие несколько лет точно.

Засим, по поводу Хренова (тьфу, блин, Хрякова). Повествование о ХРЕНОВой истории приостановилось, как помнит уважаемый читатель, на том, что на 12 июля в Киевском райсуде было назначено слушание по моей жалобе на бездействие тамошнего прокурора, который делал вид, что не знает о том, что отказное постановление в отношении Хрякова, отменено.

Заседание перенесли на 30 июля, к тому времени в прокуратуре изготовили новое отказное постановление, которое мне торжественно вручили (кстати, я его уже обжаловал в тот же суд).

«А три сорок? - спрашиваю я, - коль скоро требования удовлетворены в судебном заседании, виновная в возникновении спора сторона обязана компенсировать расходы по госпошлине». Прокуратуру ни в какую – принципы дороже. Ну что ж, следующее заседание состоится в конце августа, будем разрешать денежный вопрос. Я так думаю, что после этого ХРЕНОВая история войдет в анналы теории гражданского процесса, а донецкие прокуроры зарекутся впредь прибегать к услугам провокаторов и стукачей.

Одна только беда. По причине моей внезапной популярности (еще одно задержание – и на улицах начнут брать автографы) писать мне некогда – не жизнь, а сплошные встречи с высокопоставленными особами. Давеча вот напросился на беседу генерал Маликов – самый главный налоговый милиционер Донецкой области. Встреча прошла в теплой и дружественной атмосфере, генерал рассказывал мне о том, как он уважает прессу, рассуждал о своем видении налоговых реформ. Плакался на тему возмещения НДС – оказывается, предприятиями области уплачено в бюджет 700 млн.грн. по этому налогу, а к возмещению заявлено 2,8 млрд. грн. Я посочувствовал. Во время разговора несколько раз звонил телефон, налоговый генерал брал трубку и трогательно так говорил: «Мне некогда, у меня журналист».
- Я просто рад, что наконец смог с Вами познакомиться, - генерал расплывается в улыбке, - а то мы все как то через Интернет друг о друге узнаем, из статей, понимаешь.
- Так в чем же дело, Валерий Александрович? Вы бы ко мне в ИВС хотя бы разочек заглянули, глядишь, там бы и познакомились. А то как-то нехорошо – Вы тут брифинги проводили, грязью меня поливали, а я и ответить не мог. Ну, хоты бы Нестерову, пресс-серкетаря Вашего, ко мне в Изолятор направили бы. Представляете, как хорошо смотрелся бы в «Налоговом вестнике Донбасса» репортаж из камеры ИВС – так сказать, с передовой налогового фронта?
- Что Вы, что Вы, - машет руками генерал, - не подумайте, что я зверь какой. Я вот когда в СИЗО как-то раз своего хорошего знакомого отправлял накануне первого мая, так не стал ему даже праздник портить. Это в конце восьмидесятых было, может, слышали, тогда руководство ресторана «Троянда» посадили. А этот ресторан, между прочим, имел буфет в горкоме партии и потому его руководители считалось неприкосновенными. И тут, аккурат 30 апреля, прокурор дает санкцию на арест директора. Ну, думаю, зачем человеку праздник портить, приглашаю я его к себе, бутылочку выставляю, выпили, а я и говорю: «Спорим, что я тебя в тюрьму отправлю». А он не верит: «Валера, ты же не сволочь, чтобы друга – и в тюрьму». Заспорили мы тогда на ящик коньяка, по рукам ударили, а у меня уже санкция в столе лежит. Закончились праздники, прихожу я за ним с наручниками – и в СИЗО. И, между прочим, пока он там сидел, я несколько раз с бутылкой к нему в тюрьму приходил. Не полагается, конечно, но мы же – друзья. А как он вышел, я спрашиваю: «Ну что, кто выиграл?». Короче, содержательная беседа с генералом получилась. Я бы даже удивился, зачем это Маликов со мной познакомиться хочет, если бы некоторых подводных камней не знал. Потому как налоговая милиция, повторюсь еще раз, никогда никакое уголовное дело в отношении меня не возбуждала. И даже более того – два месяца Маликова уговаривали в областной прокуратуре меня проучить, а тот упирался – мол, вам Бойко мешает, вы уголовное дело и возбуждайте, а я позориться не хочу. И не возбудил. Пришлось прокуратуре самой возбуждать уголовное дело по статье, которая к ее подследственности не относится. А теперь прокуратура в стороне, а Маликову приходится отдуваться. Потому и улыбается мне генерал, хочет понять, куда пика ляжет. С одной стороны, закрой он сейчас дело в отношении меня за отсутствием состава преступления – и его шкура будет немедленно натянута на барабан. С другой стороны, подпишись он под абсурдными обвинениями в мой адрес – и над ним будет смеяться вся страна с тем же (в смысле барабана) результатом. Не говоря уже о том, сколько я еще под эту сурдинку о милицейско-налогово-прокурорско-судейской жизни напишу. Ибо материала у меня – море. Нервничает генерал. Руку мне на прощанье тянет. Да вот только я таким как он руки не подаю.
В тюрьме научили.

Последние новости – мне вернули компьютер в целости и сохранности, никто его не проверял, должно быть, налоговики изначально понимали, что кроме материалов к статьям никакой иной информации мой комп не содержит, а изъяли его с единственной целью хоть чем-то насолить. Помимо того, 2 августа я был приглашен к следователю, который вернул мне изъятые в ИВС записи. Похоже, здравый смысл начинает постепенно проникать даже в налоговые застенки.

Теперь – о самих Записках. Звонит народ, интересуется, правда ли там стопроцентная или есть толика художественного вымысла? Отвечаю: Записки совершенно документальны, в них описано именно то, что происходило и ничего более. Какие-то вещи (например, мои стычки с адвокатом), может быть, описывать и не стоило бы, но тогда Записки потеряли бы единственно ценное, что в них есть – правду. Конечно, при этом ни в коей мере описанные в Записках разговоры не могут служить доказательством того, что рассказанное сокамерниками действительно имело место. Я сообщенных мне фактов не проверял, поскольку ставил совершенно иную цель – передать тюремную атмосферу, а вовсе не стремился к сбору компромата. При этом в Записки вошло далеко не все то, о чем поведали мне мои новые знакомые. Причин тому было две. Во-первых, Записки писались по памяти, доступа к моему тюремному дневнику я не имел (изъятые в ИВС тетради были приобщены к материалам уголовного дела в качестве вещественного доказательства моей преступной деятельности) и потому боялся ошибиться в датах или именах, предпочитая о чем-то умолчать, нежели дать неверную информацию. Во-вторых, целый ряд рассказов не вошел в окончательный текст либо по тому, что рассказчик не дал согласие на обнародование (а такое разрешение я спрашивал в обязательном порядке), либо я опасался за дальнейшую судьбу своего сокамерника. Кстати сказать, наиболее интересную историю я узнал вовсе не от Квадрата, а в камере №8, но она огласке не подлежит.

Много вопросов вызвала личность Квадрата, мне приходили письма, в которых высказывались сомнения в существовании этого человека. Говорили, что меня просто разыграл какой-то фраер либо это была «наседка». Один очень уважаемый человек высказался в том смысле, что Квадрату, если он действительно авторитет, не пристало вести со мной какие-либо разговоры, это запрещено воровскими законами. Поясняю: во-первых человек этот абсолютно реален. Я встречался с людьми, которые знают Квадрата, и мне известно о нем чуть больше, нежели сам он о себе рассказал. К Николаю Михайловичу я отношусь с огромным уважением, но много говорить о нем не могу, поскольку в СИЗО Квадрата нет. Как я узнал впоследствии, он был выпущен из ИВС. Это неожиданностью для меня не явилось, но мои откровения могут пойти во вред этому человеку, ни в чем и никем уже не подозреваемому. Что касается воровских законов – не работать, не иметь семьи, не общаться с журналистами, никогда не подписывать никаких официальных документов и т.п. – Квадрат относился ко многим из них с неодобрением. Именно поэтому в последнюю ходку он объявил о своем выходе из воровского мира, завел семью, работал. Его лучший друг к преступному миру никакого отношения не имеет – познакомились они тоже в ИВС, куда друга бросили по подозрению (впоследствии снятому) в получении взятки. Более того, Квадрат полагал, что писать о воровской жизни нужно, это полностью соответствует этическим нормам уголовного мира. Приводил пример писателя с уголовным прошлым – Андрея Демина («Чума»). В последнюю ходку «Чума» объявил в бараке, что решил завязать и стать писателем, после чего собрался сход, где его должны были судить за отступничество. Суд состоялся - авторитетные воры вручили Демину на дорогу несколько мешков с провиантом, вещами, дали денег, но с условием: «Пиши, но только пиши правду». Это было единственное условие, которое мне выдвинул Квадрат, видя, что я веду записи. Вообще-то, с Квадратом мы разговаривали, в основним, о его бывшей жизни. Надеясь провести с ним чуть больше времени, я хотел написать книгу о его лагерном прошлом. Но так получилось, что записи у меня отобрали, самого перевели в другую камеру, а в памяти остались только те эпизоды, которые были интересны лично мне. Сейчас записи лежат передо мной, я сверяю с ними уже опубликованный текст – конечно же, есть неточности, ошибки.

Например, одного из налоговых героев – Лясковца – звать не Миша, а Константин. Ну что ж, бывает. Жаль, что я забыл указать в каком звании и где в последнее время служил убийца Алика Грека – майор Терлецкий преподавал рукопашный бой в спортивном клубе «Динамо». К сожалению, за пределами опубликованного текста остался рассказ о том, как в Донецке в начале 90-х убрали двух авторитетных воров – Славика Фролова («Культяпый») и Толика Худого. Конечно же, очень жаль, что в Записки не вошли рассказы Квадрата о его зэковской жизни, о тех людях, с которыми он встречался за колючей проволокой – например, в Выборге, где находился в крытой тюрьме с 1959 по 1963 год, а в последствии - на лесоповале в Вятлаге. Кстати, в Вятлаге Квадрат, страстный поклонник футбола, все свободное время играл в лагерной команде, принимал участие во всевозможных соревнованиях. Благоволение к футболу тамошнего начальства объяснялось отчасти тем, что в те же годы в Вятлаге находился известный футболист (а ныне – комментатор и футбольный эксперт) Юрий Севидов, осужденный за ДТП со смертельным исходом. Севидов создал в Вятлаге футбольную команду, тешившую самолюбие милицейских чинов.

Встречался ли я на свободе со своими сокамерниками, их родственниками? – Я виделся с мамой Олега Москаленко. Она, вместо того, чтобы вступить в дело в качестве защитника сына, залезла в немыслимые долги и наняла еще одного адвоката. Толку от этого, естественно, никакого, а вот надежды на благоприятный исход дела утрачены окончательно – адвокату не с руки ругаться со следователем и доказывать, что показания подследственного были добыты незаконным путем. Тем временем следы пыток прошли, а явка с повинной в деле – осталась. Виделся я и с родными Игоря Волкова. Ему очень несладко на «малолетке». Дело ведет следователь Калининского райотдела Лефенко, который отказал матери и сестре 15-ти летнего пацана быть защитниками своего сына и брата. Лефенко, говорят, неплохой следователь, грамотный, но я очень надеюсь, что после этих Записок его со службы попросят. Ибо грамотность свою надо проявлять законными методами.

Сделал ли я какие-либо выводы из своих приключений? – Безусловно. Во-первых, я понял, что в Донецкой области на ключевых должностях – во главе прокуратуры, налоговой милиции, налоговой администрации – находятся люди, которые не в состоянии прогнозировать последствия своих поступков хотя бы на два шага вперед. Эти горе-руководители мало того, что в очередной раз опозорили Донецк, но и обеспечили мне такую рекламу, о которой я ранее и помышлять не мог. Не говоря уже о том, что мои статьи о налоговых преступлениях в Донецкой области теперь печатает не местная пресса, а Киевская. Разве умные люди так поступают?

Во-вторых, если так обращаются с журналистом, который к тому же еще за себя и постоять может, то представляете, что налоговики, милиция и прокуратура творят в отношении рядовых граждан? Я ведь и десятой части не видел того, что выпадает на долю обычного задержанного. Кстати сказать, за пару дней до моего освобождения областная организация «Громадського контроля» обратилась с возмущенным письмом на имя прокурора области Пшонки. 1 августа пришел ответ: «Прокуратурою Донецької області отримано Вашого листа від 03.07.2002 року щодо дій працівників податкової міліції за фактом затримання громадянина Бойко В.М. Затримання підозрюваного Бойка В.М. у порядку ст. 115 КПК України здійснено в зв’язку з тим, що він приховувався від слідства. У ході перевірки законності затримання Бойка В.М. в діях працівників податкової міліції порушень кримінально-процесуального законодавство не встановлено». Все понятно? – Президент страны говорит, что задержание незаконно, ибо налоговики «допрацювалися», а Виктор Пшонка при своем мнении – мол, Данилович народ напрасно в заблуждение вводит. Хорошо, что хоть прокурорские чины перестали писать, что я не имею постоянного места жительства. Вот вам и личный надзор за делом со стороны Генерального прокурора. Это к тому, чтобы эйфорию по случаю первых шагов Пискуна несколько поохладить. Когда Генеральный прокурор публично заявляет, что руководители ВВС Украины задержаны с целью обеспечения максимальной объективности расследования, то всем должно быть ясно, что у страны, во главе надзорной инстанции которой находятся люди с подобным правосознанием, нет будущего. С каких это пор основанием для задержания человека и помещения его в ИВС стала тяга прокуратуры к «объективности расследования»? В соответствии с каким законом? Мне только одно интересно, а что главкому ВВС в протоколе задержания написали? –Подозреваю, что, как и мне, что-нибудь типа «не имеет постоянного места жительства и скрывается от следствия». А какие, интересно, предусмотренные законом причины задержания указали в протоколе сотрудникам шахты «Украины»? Не было таких причин. А если подозреваемый своими действиями действительно препятствует объективному ходу следствия, то его не задерживают, а арестовывают – по постановлению суда, поскольку то, что назвал Пискун, есть основание не для задержания, а для избрания меры пресечения. И, между прочим, по всем случаям незаконного задержания (а тем более, если задержание не увенчалось взятием обвиняемого под стражу) Пискун своим постановлением обязан возбудить уголовные дела в отношении следователей – по признакам статьи 371 УК Украины.

В-третьих, я убедился в том, что помимо откровенных идиотов в руководстве области есть действительно разумные люди. Меня трудно заподозрить в низкопоклонстве перед властью – местной ли, центральной ли. Но та позиция, которую заняло в этой истории руководство области меня, по правде говоря, приятно удивила. А позиция эта сводилась к тому, что все конфликты между властью и гражданином должны разрешаться исключительно правовым путем. Виноват Бойко в чем-то – должен отвечать перед законом, как и любой другой гражданин. Но незачем создавать Донецку бандитскую славу только лишь потому, что председателю ГНА не понравилось, что пишет о нем и о его сыночке какой-то там журналист.

Мне достоверно известно, что возврат и компьютера, и записок произошел отнюдь не по инициативе налоговиков – и это после всего того, что я написал о власть предержащих. Что ж, должен признать, что такая позиция действительно исключительно умна и продумана. Звонит мне недавно из Киева известный журналист, прочел какую-то часть Записок на сайте, возмущается: - Что же это у вас там в Донецке происходит? Это же бандитский регион! - А у вас в Киеве? – спрашиваю, - что-то происходит другое? Или Олега Ляшко задержали тоже в Донецке? Или на Сережу Сухобока налоговики наручники не в Киеве одевали? Мне, - говорю, - во всяком случае, компьютер вернули, я могу писать и зарабатывать себе на хлеб, а вот почему ты не возмущаешься тем, что с февраля не возвращают технику редакции «обком.net»? Так где же бандиты – у нас или у вас? - Вернули, говоришь… Так это не потому, что донецкие хлопцы такие законопослушные, а потому, что они о реноме свое думают, об имидже региона. - Так почему же, - спрашиваю я, - любимые тобой киевские начальники не думают об имидже – ни о собственном, ни об имидже столицы, страны? Надо сказать, что выводы из этой истории сделало и милицейское начальство.

Говорят, всем постовым милиционерам в Донецке дана ориентировка на то, чтобы прежде, чем задерживать пьяного гражданина, выяснять, не журналист ли он часом. И уж наверняка в такую авантюру ни прокуратура, ни налоговики больше не полезут – им дай Бог сейчас отмыться. А что касается читателей Записок – свои пожелания, замечания, угрозы и грязные инсинуации они могут сообщить автору по адресу: v_boiko@ukr.net

Владимир БОЙКО 08/07/2002