Про соседа на блокираторе по имени Артур

Вчера я в который раз поняла, что гадливость побеждается смехом. Мерзкое чувство мне помогла буквально в пять минут преодолеть подруга, с которой мы в «личке» вышутили и высмеяли все случившееся до саднящего от хохота горла. И мне вспомнилась история.

В доме, где я жила в «девяностых», парой этажей выше был до крайности неприятный сосед. Его звали Артур. Холостяк, чуть за тридцать. Внешне, кстати, весьма интеллигентный и даже «интересный мужчина» - с бородой, в очках с дымчатыми стеклами, изящный и стройный, но не «ученый сухарь» и не «бард-геолог», а такой… богемный, скорее. Облик этот, однако, был совершенной иллюзией, во всяком случае, для соседей. Все знали, что он – алкаш. Что пьет страшно. Что, кажется, нигде не работает. Что он совершенно мерзкое грязноротое существо. И ходили даже слухи, что он поднимает руку на старенькую мать, с которой вдвоем и жил, а уж орал он на нее так, что стекла у всех дрожали. К нему ходили какие-то такие же дружбаны, и от этого страдал весь подъезд, бывало, и милицию вызывали.

А у нас с Артуром (мы вообще везучие) был запараллелен блокиратором телефон. Если знаете и помните, что это такое. Когда он говорит по телефону – мы уже не можем, надо подождать, пока он освободит линию. Поговорить Артур любил, чего там. И его старенькая мама любила, когда и если дорывалась до телефона. Обычно в такой ситуации в трубке не слышно ничего, кроме жужжания. Но с какого-то времени что-то с нашей линией случилось – и можно было отлично слышать разговор соседей.

И вот так однажды я услышала разговор, прямо вот на целую сценку-диалог попала. Артуру позвонил какой-то друган и хотел к нему прийти с двумя девицами. С совершенно понятными целями. При этом девицы были поблизости, поэтому прямо он сказать не мог. И завел так деликатно, мол, мы с двумя очаровательными барышнями, красавицами и умницами, думаем, не зайти ли к тебе, мой друг, послушать кассеты, выпить кофе… Артур, в свою очередь, слов не выбирал, пользуясь тем, что его не слышат (ну, он не знал же, что тут есть еще и я), - и задавал короткие уточняющие вопросы исключительно матом. Мол, ты что, *позаниматься сексом*, что ли, хочешь? Да, односложно подтверждал приятель. А *раскованных девушек* - точно две? Да, заверял приятель. А они *осуществляют ли половые сношения в таких-то формах и позициях, с перечислением оных*? Не знаю, но думаю, это возможно, - лучился осторожным оптимизмом приятель. А *средства защиты* взял? Да, клялся приятель. В общем, это был поразительный в своем мясном одноклеточном цинизме разговор, и с тех пор на Артура мне вообще смотреть было невыносимо, даже просто в окно видеть, как он куда-то идет своей деловитой подпрыгивающей походкой.
Однако пришлось. И даже вблизи. В первый и последний раз.

Спустя какое-то время - мне было 19 лет - я работала на телеке и вела передачу. Я и так-то красилась в то время будь здоров, а для эфира меня красили совсем жестко. Это было обусловлено принципом освещения в студии – не мягкого-отраженного с помощью зонтиков, а прямого, когда тебе свет лупит прямо в лицо. В этой ситуации он лицо превращает в блин и лишает и красок, и цвета, и рельефа. Поэтому краситься надо убойно, «как в последний раз». Чтоб вы понимали масштаб, это делали театральным гримом из такой коробочки специальной, советские еще были палетки, и это был слой в несколько миллиметров, с очень грубыми переходами светлого-темного для контраста (поэтому пресловутое скульптурирование, вошедшее в моду в прошлом десятилетии, было уже для меня детским лепетом, я все его принципы постигла, «когда это еще не было мейнстримом»).

*Кстати, году в 2008 уже я была потрясена на съемках своей передачи, когда интервьюировала одну знаменитую певицу. Певица пришла с мужем, он везде с ней ходил. И муж сам стал руководить операторами, выставляя свет. И выставил его по вот той, сто лет назад устаревшей, технологии моей юности – направив четко в лицо жене. Это немедленно мне объяснило дичайший вблизи слой грима на ее лице. Ближайшее рассмотрение помогло понять, ради чего это все – театральный грим и прямой свет: все разговоры о ее неудачной пластике и о том, что зря она в свое время стала пионером филлеров, потому что были они некачественными и «сползли», оказались правдой, там рельеф лица был ну очень причудливым в итоге…*

Да, так вот. Съемки, монтаж и выпуск заканчивались очень поздно. Сразу после этого нужно было бегом бежать, чтобы успеть на последний редакционный «рафик», развозивший сотрудников по определенному маршруту, очень для меня удобному – почти к самому дому. Поэтому я не разгримировывалась, а с этой маской добегала до квартиры и уж там подолгу все счищала молочком и умывалась. В гриме, да еще и с начесанной и залакированной до состояния сладкой ваты челкой я, конечно, выглядела и сильно старше своих лет и сильно, так скажем, опытнее. И вот, бегу я холодным осенним вечером, поднимаюсь по лестнице на свой второй этаж… И как нарочно, еще и свет на площадке не горит. Мама в тот день допоздна задержалась, ее еще не было дома. Я уже лезла за ключами, когда следом за мной поднялся как раз Артур. То есть я даже не помню этого «поднялся», я не заметила – он именно как-то внезапно материализовался рядом, словно из воздуха соткался. Когда, знаете, как в фильме ужасов, ты оборачиваешься – а там ОНО. Он был очень, очень-очень пьяный. Амбре – на метр вокруг. И в игривом настроении.

И я не успеваю опомниться, как он меня вполне технично зажимает в углу у квартиры. Не руками, он ко мне не прикоснулся. Он просто перекрыл мне все пути отхода. Он стоял близко-близко, наклонившись ко мне, приблизив лицо вплотную, при этом его шатало, он покачивался, а руки раскинул в стороны, как бы приглашая обниматься, а заодно полностью контролируя пространство. От него несло так, что я задыхалась, аж в носу щекотало. Ух, как это было страшно!
И тут. И тут он это сказал.

- Девушка! Вы такая красивая! Куда же вы спешите? Давайте познакомимся? Меня зовут Артур.

Даже тогда у меня в голове пронеслось воспоминание об эпизоде из «Своего среди чужих» - где «дееевушка, меня зовут Гиииви», и где в окне появляется Брылев-Михалков на лошади со словами «Делом надо заниматься, дорогой, делом». Михалков не появился, но неожиданно я справилась сама.

Все дело было в том, как этот гниденыш-куртуазный романтик произнес последнюю фразу. Это вот «меня зовут Артур». Интонацию на письме не передать. Это было томно, низким таким, искусственно интимно пониженным, бархатным голосом, чуть ли не с придыханием. Это было - как голос Раневской, озвучивавшей Фрекен Бок. Но главное – главное! – «Артур» он произнес с ударением на «а». Как Овод, понимаете?

Он сказал это «Аааартур», - и меня немедленно отпустило. Я не просто засмеялась в голос. Меня разобрало, как это знакомо моим друзьям, видавшим приступы хохота в моем исполнении. Я пополам сложилась, едва не долбанув его головой в лицо. Это не была истерика, не «у нее нервное» - это был здоровый, классный, свободный смех от того, насколько комична эта нелепая стыдная пародийная пошлятина. «Аааартур»!!! Овод, блин!!! Я смеялась и чуть ли не рукой на него махала. А он, растерянно покачиваясь и моргая за очками и как-то разом сдувшись, в конце концов обиженно пробурчал: «Че ржешь-то?» - и вдруг ушел. Вот просто развернулся и, спотыкаясь, ушел. Тут мне показалось, что он подволакивает ногу, и я закатилась с новой силой. Наверное, спасительная парадоксальность этой моей реакции, этот «разрыв шаблона» больше всего был похож на известную байку о женщине в сходной ситуации, у которой в голове перемкнуло, она забыла нужное слово и в панике вместо «караул!» стала кричать «ура!» - и насильник в ужасе бежал.

*Кто бы мне сказал, что спустя годы я возьму долгое и откровенное интервью, едва ли не последнее, у Андрея Харитонова, и что отрывки из этого интервью еще позже, в день его смерти, беззастенчиво и без всякого спросу потырят из моей передачи центральные российские каналы для своих прощальных сюжетов…*

Признаться, еще несколько дней после этого, если я знала, что мама еще не вернулась (все окна темные), то не входила в подъезд после работы, а слонялась вокруг или вообще шла ее встречать. Боялась заходить. Боялась его встретить. Но, как ни странно, больше не столкнулась с ним ни разу. А потом, к счастью, они и вовсе съехали – соседи чуть ли не фейерверк по этому случаю устроили, обниматься были готовы.

Ту сценку я куче народу пересказала, старательно подражая Аааартуру, и с тех самых пор вспоминаю не с омерзением или запоздалым страхом, не с мыслью «повезло», а именно со смехом. Смех побеждает гадливость, и правда. Гадкое съеживается до крошечного клопика – и все. И убегает куда-то под половицу.