Про хорошее, даже, может, волшебное немножко

Осеннее тоже, сентябрь был. И я поехала в свою первую заграницу. По нынешним меркам – непростительно поздно, мне года 24, кажется, было, не соображу сейчас точно. И первая моя заграница была такая… уютно близкая. Польша это была.

Школа журналистики под патронатом легендарной «Газеты Выборчей». Но речь не об этом, а о том, что в самом начале поездки я словила инсайт, киношный кусочек чужой жизни, восхитительным сверкающим осколком впившийся в мое сердце.

Поезд въезжал в Варшаву очень рано утром, часов, может, в шесть. Сентябрь был очень теплый, но уже не летний, а такой… пиджачный. И солнечный. И то раннее утро было солнечное, небо такое было розовато-голубое, и наступление нового дня ощущалось праздником, предвкушением. Мы ехали уже в городе, очень-очень медленно, я стояла у окна в коридоре вагона и жадно все разглядывала – и все, конечно, казалось необычным, хотя было обычным. Ну, может, дома (не высотки, а просто в несколько этажей) чуть другие были, у нас не было таких проектов.
Рядом с одни домом мы ехали совсем близко. Не прямо вплотную, но… как объяснить… наверное, побольше, чем у нас тут от окна кухни до окна спальни через коридор, но вы же так не поймете… Короче, где-то метров тридцать, может. Или все же пятьдесят? И поезд шел (именно шел, прогулочным таким неспешным шагом) при этом по мосту, так что вровень с нами была верхняя часть дома – четвертый где-то этаж. Там такие были лоджии, в этом серо-бежевом каменном доме, очень просторные, и тоже каменные, и перила были каменные, широкие, как подоконник у нас тут в кухне… хотя вы и это не представляете… в общем, почти как барная стойка, наверное. И многие лоджии буквально утопали в цветах, а уж этого у нас тогда и вовсе не было.

И тут я увидела. На одной лоджии были люди. Мужчина и женщина. Их можно было хорошо разглядеть, хотя и не в деталях. Они оба были в белых купальных больших халатах. У женщины были длинные черные вьющиеся (наверное, влажные) волосы – они очень красиво раскинулись по плечам, на белом халатном фоне. А мужчина был крупный, в очках и с маленькой бородкой, тоже брюнет. Если сейчас закрыть глаза – я прямо вижу их, так сильно постаралась в те минуты запомнить. Они пили кофе из белых чашек, и ставили чашки на широкие каменные перила, я точно знаю, что кофе, потому что там же стояло нечто серебристое, опознанное мной издали как гейзерный кофейник. И курили, на перилах стояла пепельница. И болтали, кажется, смеялись. Женщина часто проводила рукой по волосам, знаете, пропускала так пряди сквозь пальцы. Все. Больше ничего не было. Впрочем, было – впечатление. Такого любовного покоя, обыденной романтики – и сексуальной романтики в том числе, специфического утреннего ленивого спокойствия и абсолютной доверительной уютной легкости между мужчиной и женщиной.

Они у меня не шли из головы многие дни и годы, нет-нет да вспоминала я этот фрагмент неизвестного заманчивого фильма. Снимала свои мысленные короткометражки – то они у меня были любовниками, то счастливой супружеской парой, то случайными разовыми попутчиками… Но каждая версия была по-своему чрезвычайно привлекательной. И сам по себе антураж – раннее-раннее утро, только вставшее солнце, обещающее тепло, тенистые еще, прохладные улицы и дворы, дремлющие припаркованные машины, двое на красивом балконе красивого дома. Белые халаты. Запах, наверное, геля для душа, шампуня, кофе и сигаретного дыма, и еще особого сентябрьского, на деловитое городское осеннее время повернувшего воздуха . Неспешный и легкий разговор. Расслабленность. Это было… ну я не знаю… ну, скажу честно: это вызывало мгновенную острую зависть, такое «и я, и мне!» - и желание оказаться не снаружи, а внутри этой картинки, потому что она была только итоговым олицетворением, а подразумевала целый таинственный и влекущий мир, полный событий, эмоций, подробностей, и более яркий, чем просто жизнь, такой яркий, как кино рубежа 60-х-70-х на большом экране…

Этот мой личный маленький фрагмент «Мужчины и женщины» некоторым образом «дорисовался» эмоционально вечером того же дня. Я попала в ресторанчик, а у нас таких, опять же, не было еще, я только в кино их видела. Теперь-то уж мы все в них миллиард раз бывали. Там были полки с книгами. Отделано все в духе «искусственно состаренного». Свечки на толстостенных бутылках с застывшими потоками воска. Какие-то граммофоны и старинные кофемолки, такое. Малюсенькая эстрада. Понятно, там курить было можно – и пепельницы тоже были какие-то стильные до невозможности. Это был вечер пятницы, надо добавить. Я не знала (и не знаю, кроме нескольких слов) польского – и именно чужой язык делал все таким особенно осязаемо-волшебным. Укрупнял каждый фрагмент картинки, обострял все впечатления – звуки, запахи, цвета. Вот рядом сидели подружки, как в «Сексе в большом городе», и смеялись до охрипшего горла. Вот пара, мужчина и женщина, явно на свидании, и явно – не первом. Вот парни-клерки, точно пришедшие с работы, к ним потом присоединился еще один, выдохнул так, смеясь, пожал руки остальным, поставил у ног сумку… сейчас я бы сказала, с ноутбуком, но тогда ноутбуков еще, кажется, не было этак ан масс.., и ужасно обрадовался уже заботливо заказанному друзьями пиву. А на сцене появились музыканты и певица, и я в них влюбилась тут же, у нас, повторю, еще не было ничего такого. Мини-джаз-бэндик, контрабас, пианино, ударные, кажется, саксофон… На контрабасисте, естественно, была шляпа – черный английский котелок с узенькими полями. А певица была – как в кино. Миниатюрная, тоненькая, с гривой мелко-мелко вьющихся пепельных волос, в длинном легком, хитро как-то замотанном шарфе. С поразительно для такой внешней хрупкости низким, глубоким и хриплым голосом. Которым она то пела что-то невыразимо, невыносимо прекрасное, такую как бы давала Дайану Кролл, типа «лук оф лав», или типа "ю ве мент фор ми" Майкла Фрэнкса и Пэгги Ли, вроде того, а в перерывах между песнями разговаривала с публикой, казалось, ее все знали и она всех знала, они перебрасывались словами, всеми этими восхитительными «пше» и «бже», пересмеивались, она прищуривалась и отшучивалась на восклицания с мест, а потом опять начинала петь, и иногда это были какие-то очень любимые здесь песни, потому что на первых тактах все принимались благодарно аплодировать… Короче, мне казалось, я сплю и вижу такой чудесный сон, что просыпаться ужасно не хочется. И то и дело вспоминала ту утреннюю пару, так удачно все зарифмовалось, и все чудилось, что они должны быть где-то здесь, должны тут сидеть тоже, выпивать что-то вкусное, курить, улыбаться, что-то с места говорить, конечно же, сто лет знакомой певице, немножко держаться за руки иногда, и потом в обнимку уйти уже ночью – может, поймать такси, а может, идти пешком, медленно-медленно, впереди суббота, и жизнь так чарующе-хороша, что впору завидовать самим себе.

Вы понимаете, конечно, что было дальше. Лет шесть прошло где-то, не буду точно считать. Был не сентябрь, но тоже тепло. И был очень большой город. И был балкон – да, с широкими перилами. И было очень раннее, но уже точно солнечное утро, только-только рассвело. И внизу было еще тенисто, и пока ни души, и очень тихо, только птицы пели и гортанно гулили голуби. Наступление утра и начало нового прекрасного дня я встретила, потому что совсем не спала ночью, и не хотела спать, и теперь, даже после душа и ненадолго взбодрившего и освежившего мытья волос, я была такая… как в рапиде, очень замедленная, с туманом в голове. И я тонула – да, в снежно-белом огромном махровом халате. Правда, на мужчине рядом халат был не белый, а темно-коричневый с бежевыми и красными полосками. И голова кружилась от запаха кофе, стоявшего здесь же, только чашки были не белые, а черные керамические, и дыма очередных сигарет. И еще откуда-то с улицы пахло свежевыпеченной сдобой. Мы лениво негромко перебрасывались словами – голоса осипли, потому что накануне мы очень много смеялись и очень много курили. И мне было почти нестерпимо хорошо, блаженно счастливо и расслабленно. И все вертелась какая-то мысль, я все не могла поймать ее… Провела рукой по голове, прочесывая пальцами влажные волосы, - и поймала.

Я попала в картинку. В мечту. В подсмотренный кадр, который все те годы хранился на моей полке в крайне скудном разделе «идеальные моменты». Мне удалось невероятное, как в том фильме, где дети в кинотеатре смогли ворваться в экран. Хотя скорее (с учетом дальнейших событий) это лучше сравнить с жутковатой главой из «Мэри Поппинс», где Джейн вошла в рисунок на фарфоровом блюде. Ну и пусть. Сам-то момент был уникальным, прекрасным и удивительным, а его осознание – бесценным. Мне не хватило, может быть, только одного. Мне не хватило условной «меня», медленно скользящей мимо в окне вагона и своим сторонним взглядом подтверждающей реальность происходящего. Впрочем, там не было никакого железнодорожного моста, на этой респектабельной зеленой улице.

Настроенческую песню Дайаны Кролл я в первый комментарий положу. А Майкла Фрэнкса и Пэгги Ли - во второй, хотя Фрэнкса можно прямо альбомами - там все подходит, все. А все фотографии моей первой Польши остались дома в отдельном альбомчике. Здесь у меня есть только одна. Вот эта, из Гданьска. Там и тогда я купила крошечную гейзерную кофеварку-кофейник. Такую, как была у них, чтобы хотя бы так приблизиться к их волшебному фильму. И может быть, именно это и вправду стало первым шагом в него?