Как быть звездой

Учебное пособие по вызыванию и поддержанию народной любви для состоявшихся и начинающих знаменитостей.

Предисловие, которое можно пропустить, но лучше этого не делать* (*Вот вы, звезды, вечно все пропускаете, типа самые умные, и от очевидностей отмахиваетесь, мол, вашим светом и так земля держится, а потом вас совершенно незнакомые люди разными неприятными словами обзывают, и это очень обидно, да? Во-о-о-от!*)

Один умный человек сказал мне, что лучше всего любой рассказ начинать с убийства. Ладно, убийство так убийство.

Однажды, некоторое количество лет назад, мне довелось покататься на забавном кораблике, принимая забавное участие в забавном конкурсе - как-нибудь отдельно расскажу, но намекну, что там надо было по возможности красиво ходить по сцене, а за это именитое жюри выставляло оценки. Председателем жюри был главный спонсор, а вторым по значению – знаменитый певец, обладатель уникального тембра, огромного живота, сугубо матерного вокабуляра и чудовищного, неописуемого самомнения. Кораблик – пространство довольно ограниченное, поэтому несколько сотен путешественников глаз не сводили с кумира, которого давайте-ка непритязательно назовем Сельским.

В конце концов две недели круиза превратились в кошмар для участниц конкурса (каждая из которых, заметим, представляла на нем авторитетное СМИ федерального значения), а заодно - в веселый аттракцион для пассажиров кораблика, в буквальном смысле слова делавших ставки. И вовсе не на победу кого-то из барышень. На другое совсем: видите ли, Сельский последовательно самым тривиальным образом предлагал себя во временные круизные мужья каждой из конкурсанток.

В понедельник от него по всем восьми палубам кораблика бегала и пряталась одна, во вторник – другая, и каждой Сельский, явно трогательно переоценивавший значение состязания, сулил первое место и, срываясь на фальцет, информировал, что «мнооооогое может, мнооооогое, так что не будь дуууурой!». Но все, вот просто все оказались дурами, должна я вас огорчить, и к финалу Сельский здорово разъярился (загадка, кстати, почему он не переключился на кого-то из профессионалок, которых там было много, специально заселенных на борт организаторами, - брезговал, что ли? Или платить не хотел? Поди знай!). Великодушный, он последовательно дал последний шанс каждой из дур, на сей раз вкрадчиво-угрожающе сообщив, что «подуууумай хорошенько, я ведь могу и обиииидеться», но не преуспел.

Лично я с ним вообще поцапалась на глазах у изумленной общественности: после моего вежливого, по имени-отчеству, признания, что с виной за нанесенную ему смертельную обиду я, видимо, как-то примирюсь, Сельский драматически указал на меня пальцем и оперным голосом объявил во всеуслышание, что я вообще стара для этих игр и должна быть благодарна за проявленный интерес.

Мне было 25, и, он прав, я действительно была во всех отношениях стара для этих игр, но все равно огорчилась - зачем же эдак по больному-то? У меня заледенели скулы – такое со мной бывает очень редко, в минуты истинной ярости. Так что я сквозь зубы, не очень находчиво, зато с большим чувством, сообщила, что ему, по этой теории, вообще давно на кладбище прогулы ставят, и, откинувшись на спинку кресла, глядя ему прямо в глаза и отвратительно кривляясь, стала фальшиво блеять про «как моооолоды мы быыыыыли» (очень кстати песня вспомнилась, люблю ее, и певца люблю, да). Сельский покинул поле боя, на ходу прошипев «ссссука», и более меня вниманием не удостаивал.

К тому времени несколько сотен пассажиров уже ощутимо подрастеряли изначальный пиетет к звезде-соседу. А тут и гала-вечер наступил. Ни для кого из обитателей кораблика давно не было секретом: на кораблике по полной ходит кокс, и ряд представителей жюри, концертного состава и спонсорсого пула загружаются им, даже не скрываясь, круглосуточно. Организатор конкурса в этом смысле к финалу уже совсем потерял берега. В итоге гала-вечер прервался на середине: вдруг смолкла музыка, и под женский визг и мужские крики «уберите детей!» и «врача, врача сюда!!!» толпа окружила стол элиты. Организатор лежал на полу, его уже даже не колотило, он сначала подергивался, а потом замер, носом и ртом у него шла кровавая пена, и он реально синел на глазах. Я в первый и последний раз в жизни видела, как человеческая кожа становится сначала фаянсово-белой, а потом голубой. Все метались и орали, кто-то нес воду и чуть ли не обмахивал организатора спешно сдернутой с ближайшего столика скатертью, сквозь толпу пробивался доктор (не корабельный, а пассажир – чудесный папа одной из певиц-гостий). И тут вдруг суета прекратилась и все замерли.

Видите ли, голова организатора оказалась на полу прямо рядом со шлепанцем Сельского. Тот, в шортах и майке-палатке, все это время сидел неподвижно, с непередаваемо брезгливой миной - словно древнее изваяние, олицетворяющее презрение к человеческим порокам. И наконец, с точным чувством момента, присущим только большому артисту, он - этим своим шлепанцем – отодвинул – голову умирающего организатора – на глазах у множества зрителей, неспешно поднялся, промолвил легендарным голосом (извините, из песни Сельского слова выкидывать как-то неуважительно): «Заебал, пиздюк! Говорил я тебе, завязывай. Уррррод!», - и величаво удалился. Ему, вероятно, в этот миг казалось, что он дико крут – в духе немногословных и жестких кумиров юности, типа папы-Хэма и прочих Богартов…

Какой-то миг все – много-много людей - реально молчали. Потом кто-то в шоке сказал: «Вот гондон!» - и реальность снова «включилась».

Организатор остался жив. Его спасли, но больше он до самого порта назначения на публике не появлялся. Так что это – не то убийство, о котором я собиралась поведать. Я говорю вот о каком убийстве: оставшиеся пару дней до прибытия Сельский реально провел в вакууме. Даже его приятели, члены жюри, спосорские «валеты» и «шестерки», даже главный спонсор-«туз», его явно избегали.

Обслуживающий персонал держался с ним холодно-вежливо и за глаза называл исключительно матерно. Обычные же пассажиры на него буквально смотреть не могли, все только и обсуждали, какой он, оказывается. Сельский запоздало стал предупредителен и приветлив, он фланировал по открытым палубам и пытался первым заводить разговор... хоть с кем-нибудь, он готов был дать тысячи автографов, в которых через губу отказывал в первые дни круиза, он пел бы теперь на любом углу и по заказу, он бы... Тщетно. Его совсем-совсем не любили больше.

Вот это было убийство. Убийство репутации. Убийство веры в хоть какую-то гармонию таланта и человеческих качеств. Убийство симпатии. Убийство авторитета. Несколько сотен человек, две недели наблюдавших Сельского, так сказать, во всей первозданности, приехали домой и рассказали о нем какому-то неограниченному количеству своих знакомых. И будьте уверены, по сей день, при виде его лица в телевизоре или упоминании его фамилии, первое, что приходит им на ум, – толстая белая варикозная нога в шлепанце, отодвигающая голову гибнущего человека, и легендарный голос, произносящий невероятные в своем публичном цинизме слова. А как оно на ум-то приходит, так и воспоминаниями хочется поделиться. И ведь делятся, делятся, можете не сомневаться. Вот, я, например, делюсь – а уж сколько лет прошло! Как я могу, как я смею рассказывать? Так же, как он смел на глазах у своей публики, у множества свидетелей вести себя подобным образом - ни о чем не заботясь, ничем не смущаясь.

…Дорогая звезда, эта трогательная история – не сведение счетов и не смешная месть, честное слово. Это – сказка, в которой намек, причем, она еще и не ложь, заметь. Ты хотел, дорогая звезда, чтобы тебя очень любили. Не спорь! Ты, конечно, хотел и чтоб «мое творчество», и все такое, но в первую очередь – чтоб любили, да? Так что ж ты ошибки делаешь одни и те же, и на одни и те же грабли наступаешь? Давай ты так не будешь больше, ладно? Это не сложно, мы потихонечку, по шажочку – я тебе немножко расскажу о твоих коллегах. Безупречных, истинных Звездах (ох, как я это слово не люблю, но ты же другими называться не хочешь) – и глупышах, бездарно профукавших шанс на ту самую народную любовь. А ты поучишься. И тебя полюбят. Ну, или не разлюбят, что еще важнее.