Грядущего международного трибунала по поводу сбитого в небе над Донбассом вряд ли удастся избежать. Это одна из карт, которые служат инструментом международного давления на геополитического соперника. И даже если карта не будет открыта, то она уже сыграла.
Процесс этот станет вовсе не попыткой выяснить, кто именно сначала разрешил гражданскому самолету войти в простреливаемое пространство, а потом засадил в него скорее всего ракетой, но судилищем России, до чьей границы лайнер не долетел всего 60 километров. А должен был!
Иного предназначения у этого трибунала нет и быть не может, потому что следствие свою работу уже закончило и по его результатам можно и без всякого суда определить, кто эти загадочные люди. Или не определить вовсе.
Что решил международный трибунал по поводу сбитого в 1988 году рейса A300 в небе над Персидским заливом, DC-9 над Тирренским морем в 1980 году или Ту-154 в 2001 году над Чёрным морем?
Ни что из пережитого не могло сравниться с этим: ни пустые глаза друзей, потерявших близких, ни мои собственные потери, ни холодный взгляд любимой женщины, говорящий "нет", ни первый труп, который пришлось тащить от Майдана к Михайловской, ни крымская грязь, в которую я вжался, слушая как над ухом щелкает затвор калаша, а Таня шепотом кричит "Не надо!". Нет, в какой-то момент я просто понял , что весь предыдущий жизненный опыт пошел по пизде вместе с фильмами "Экипаж" и "Турбулентность".
Весь прошлый май и первую половину лета я сознательно отказывался от командировок на восток -- война вызывала во мне физическое отвращение, а от воспоминаний о заварухе с "Беркутом" в Армянске все еще болело ребро и дрожали колени. Тем хватало, хотя они и не шли: в начале июня мы с Димой Стойковым смотались в Новороссийск, соорудив интересную историю про моряков, потом я делал какую-то кабинетную работу, готовился к репортажу о лесных пожарах...
Помню, что, увидев в ленте "Интерфакса" первую новость о пропавшем с радаров самолете, я тихо сказал: "Не может быть". Через полчаса, когда появилось уже несколько источников, подтверждающих катастрофу, я носился по редакции с криком: "Кто едет?". В итоге вызвался сам.
Выехать удалось только на следующий вечер. Уже сидя в автобусе, мутил себе жилье, какие-то контакты, концы и выходы -- это была моя первая поездка на Донбасс. Кажется, я четко был уверен только в том, что в ДНР надо получать аккредитацию. Наутро на каком-то автомате без интернета искал в незнакомом городе гостиницу, обладминистрацию, проходил собеседование у местных особистов. Попасть на место катастрофы в тот день не удалось.
Уже в субботу, достав машину, добрался до Грабового.
Посреди поля спасатели вытаскивали ее из под пассажирского кресла чью-то обгоревшую жопу -- это первое, что я увидел на месте аварии. Особо не соображая, достал камеру и полдня проходил уткнувшись в видоискатель. Впервые за несколько месяцев увидел синий камуфляж "беркута" -- тряслись колени. Впервые в жизни услышал, как звучит донбасский украинский -- впрочем, болтать с местными все равно не было сил.
На следующий день приехал Alex Shpigunov и вроде как стало легче. Вместе мы дернули в Рассыпное, туда, где лежала носовая часть самолета. Не знаю почему, но прорвало меня именно там, когда в нескольких шагах от кабины я наткнулся на россыпь виниловых пластинок с классической музыкой -- чье-то сокровище, летевшее из далекого Амстердама в еще более далекий Куала-Лумпур. Помню, Саша, что-то снимал вокруг, а я стоял над этими пластинками и боролся с желанием прихватить с собой парочку. Oleg Samokhin же всегда просил привозить ему из поездок пластинки.
Потом мы вернулись в Донецк, я пару вечеров напивался в "Банане", разглядывая, как боевики поедают палочками суши, не снимая автоматов с плечей. Где-то в этот момент мне стало практически не интересно чья же все-таки ракета сбила самолет.
Уже отправив репортаж в редакцию я с удивлением узнал, что Aleksandr Sibircev был на месте катастрофы еще за день до меня и тоже склепал репортаж. Если бы я знал это заранее, то не поехал бы, честное слово.
За прошедший год мне ни разу не снились кошмары про авиакатастрофы, я по-прежнему не боюсь летать на самолетах. Просто увиденное очень сильно поменяло меня и, судя по всему, не в лучшую сторону
Игорь Бурдыга о своих впечатлениях на месте падения Боинга MH17